— Я не знаю. Но если это означает, что мы будем вместе. Тогда я согласна.

Становиться вампиром оказалось не смертельно — зато чрезвычайно болезненно. Жаклин не могла прийти в сознание недели полторы или две. Когда же она стала поправляться, выяснилось, что новости очень неутешительны.

Перестроить Защитника не удалось — казни по приговорам революционного трибунала продолжались с новой силой. Гораздо хуже было то, что террор свирепствовал и в провинции — оттуда приходили совсем уж жуткие слухи, в сравнении с которыми в Париже было еще относительно благополучно. Иногда приговоренных расстреливали из ружей — едва ли не сотнями, порой их топили и даже били по ним из пушек. Часто среди них почти не было бывших аристократов — гибли те, во имя кого революция и делалась.

После выздоровления Жаклин еще несколько раз была на собраниях организации. Они устраивались все там же, в мрачноватом подземелье, которое находилось не в этом мире. Что такое Запределье и как оно относится к обычной реальности, Жаклин уже знала, но самостоятельно выходить туда пока что не умела.

Лица собравшихся становились все мрачнее. Говорили о големе, полностью вышедшем из-под контроля, о том, что новая религия пока что не принесла плодов. В конце концов, Сильвиана и еще трое участников потребовали от Жильбера уничтожить Защитника — только так можно будет остановить безумие.

— Вы забываете, друзья, — отвечал Жильбер, — что ему придана функция неуязвимости. Уничтожить его можно только одним способом — лишив подпитки. И будет хорошо, если он не изобретет новый способ.

— Лишить подпитки — значит, прекратить террор, прекратить пролитие крови? — с печальной усмешкой спросила Сильвиана. — Но тогда получится замкнутый круг.

— Можно будет попытаться круг разорвать. Я работаю над этим. И потом — не забывайте об этом, — я единственный из вас, кто имеет некоторое влияние на Макса — и не только на него.

— Если так пойдут дела, и Макса скоро не станет, — задумчиво проговорил кто-то.

Лето выдалось необыкновенно жарким и душным. Дождя не было, как бы ни надеялись на него парижане. В июне пришло известие об очередной великой победе республиканской армии — и победу праздновала вся столица. Но Жильбер Клеман становился все печальнее и печальнее.

— Они сошли с ума, они все сошли с ума — и Макс, и остальные! Готовят новые законы — страшнее прежних.

— Разве могут быть еще страшнее? — спрашивала Жаклин. — Ведь они уже убили половину своих друзей!

— Могут, — вздыхал Жильбер. — Очень даже могут.

И новые законы действительно приняли. Теперь суд стал еще более упрощенным, адвокатов отменили, а трибунал получил невероятные полномочия. Карать могли кого угодно и за что угодно. Но не как угодно — здесь уже сложился отработанный ритуал, заканчивавшийся у эшафота.

Это были уже реки крови. И, как знала о том Жаклин, есть кто-то, кто купается в этой крови, кто-то, кому был радостен любой закон, который привел бы на гильотину любую новую жертву.

— Скажи, а может, эту одержимую все-таки можно убить? — спрашивала Жаклин.

— Если бы это было в моих силах, сейчас я сделал бы это! — отвечал Жильбер. — И это говорю я, создатель голема! Но это — невозможно, к сожалению, невозможно.

История катилась куда-то сама по себе, и никто не мог бы сказать, что ждет потом.

Еще одна странная встреча произошла, когда они гуляли жарким вечером по городу — в это время не было так душно и тяжело дышать. Жаклин даже не сразу узнала этого человека — так он изменился всего лишь за несколько недель.

Скромная одежда, маленький рост (он казался почти хрупким), изможденное лицо. Жаклин задумалась, где она могла видеть это лицо, когда человек поздоровался с Жильбером и с ней. Рядом с незнакомцем бежал большой пудель.

— Гуляешь, Жильбер? Я тоже… — Человек вздохнул, слегка покосившись на Жаклин.

— Неважно выглядишь. Ты не должен отчаиваться, — хмуро произнес Жильбер. — Люди верят в тебя.

— Верят? — грустная усмешка появилась на тонких губах незнакомца. И тут Жаклин вспомнила — этот тот самый щеголеватый вождь революции, Максимилиан Робеспьер, Неподкупный. Что с ним произошло? Она стала за это время вампиром, а он? Постоянной жертвой вампира, любящего мучить тех, из кого сосет кровь?..

— Верят? — повторил он. — Сегодня с утра Макс Робеспьер прошелся по очередям в мясных лавках — чтобы услышать, что именно люди говорят о Робеспьере. Был неузнанным, как калиф Гарун ар-Рашид — и услышал… Многое услышал. Республики почти что нет, Жильбер! Я уже ничего не смогу сделать, я плыву, словно в темном потоке. Мы все в летаргии.

— Я не верю этому, пройдет неделя, другая — и мир увидит тебя прежним, — горячо возразил Жильбер.

— Возможно ли? Возможно… — повторил Максимилиан. — Но события всяко не заставят себя ждать… До встречи, Жильбер. Пошли, Броун! — окликнул он пса.

— Знаешь, я думала, он страшен, — сказала Жаклин, когда человек скрылся в переулке. — А он… Знаешь, кого он мне напомнил?

— Кого же?

— Короля… перед казнью.

— Людовика? Почему? — Брови Жильбера слегка приподнялись.

— Не знаю. Он — такой же растерянный. И потом…

— Ты почувствовала что-то? — тихо и серьезно спросил Жильбер.

— Да, почувствовала, — кивнула она. — Ты же знаешь, каков у меня Дар.

Она чувствовала — и если бы только то, что высказала Жильберу! Нет, все было гораздо хуже и страшнее. Но она гнала от себя эти мысли, порой проклиная свой Дар, порой — стараясь вспомнить, где и в каком гадании она ошибалась хоть когда-нибудь. Ведь были ошибки, были! Значит, судьбой предопределено далеко не все!

Каждое утро этого жаркого и удушливого лета она надеялась — сегодня все решится, сегодня Жильбер — создатель голема — найдет, наконец, способ уничтожить свое творение. А творение, меж тем, направляло энергию на сотни и сотни казней. Люди действовали, считая, что они существуют сами по себе, сами осуждают, сами кричат: «Смерть врагам народа!» — провожая на казнь своих собратьев.

Но это было далеко не так.

Иногда Жаклин почти физически чувствовала, как в самом центре столицы засела безумная, насосавшаяся крови тварь — тварь, которой чуждо все, что дорого людям, которая требует только одного — крови и смерти.

И все-таки, даже в эти дни она пыталась надеяться на лучшее. Пыталась — насколько могла. Ей было совершенно все равно, будет ли жива нынешняя диктатура, или же случится что-то еще — но лишь бы прекратились казни, лишь бы Жильбер был просто рядом.

Париж, 28 июля (10 термидора) 1794 г.

И все же катастрофа произошла внезапно — вечером Жильбер ворвался в ее квартиру с возгласом:

— Макс арестован! В городе — восстание!

Дальнейшее Жаклин вспоминала словно бы в дымном мареве, которое окутало город в ту ночь.