Мне столько надо тебе сказать…

Хочешь, Маргарита перед тобой извинится?

Где ты? Что с тобой?

Ты даже не представляешь, как я тебя жду. Когда ты вернешься?

Ты ведь вернешься?

Твой П.

19 марта

Ника — Павлу

Дорогой П.))

не надо Маргарите извиняться. Она ревнует — это нормально.

Ты спрашиваешь, вернусь ли я. У меня нет ответа. Не знаю, хочу ли этого. И хочешь ли ты — это ведь тоже большой вопрос. Сейчас ты заряжен на поиск пропажи — но нужна ли тебе такая находка?

Не знаю даже, почему написала. Подозреваю, что захотелось питерской прописки))

О том, что ты искал меня, знаю. Я устроилась в галерею на Фонтанке через два дня после того, как там был ты. Мне рассказали, что ты приходил с моей фотографией. Сейчас я ушла и оттуда.

Ты всё еще занимаешься Чагиным?

Ника

19 марта

Павел — Нике

Ника, любимая, только не исчезай. Все эти четыре дня боялся, что ты больше не появишься. Только об этом и думал.

Не уходи — хотя бы из почты. Больше ничего от тебя не жду. Стоящего на подоконнике просят об одном: чтобы не сделал шага вперед. И принимают все его условия.

Не мучай ты меня этой пропиской. Маргошка получила за нее по морде — в прямом, между прочим, смысле. В ответ, правда, заехала мне в физиономию тортом — всё в лучших чаплинских традициях. Потомственная петербургская интеллигенция, мировоззренческие споры. Жаль, что ты не видела этой картинки.

Хочу ли я найти свою пропажу? Скажу коротко: Ника, ты — жизнь моя.

Перечитал сейчас эту фразу — первоклассный, в общем-то, китч. И я ее, знаешь, оставляю. У китча есть одно преимущество: он передает силу чувства, а хороший стиль с этим не справляется. Можно излить страсть в романсе, но это будет не страсть — чювство. А можно просто рычать. Это не так, может быть, эстетично, но отражает накал.

Ты — жизнь моя. Здесь каждое слово правда.

Да, я всё еще занимаюсь Чагиным.

Тут произошла интересная история. Через пару недель после твоего ухода в Архив пришло письмо из Тотьмы. Помнишь Варвару Феодосьевну, к которой мы заходили? Она написала. Сообщила, что в неожиданном месте нашла поэму «Одиссей». Спрашивала, нужна ли она нам — Одиссей. Поэма.

Было неясно, что за поэма, кем написана и т. д., но — сердце у меня забилось. Варваре Феодосьевне я дал телеграмму, что поэма очень нужна. Просил, чтобы не отсылала ее по почте, которая ненадежна, что я сам за ней приеду.

На следующий день отправился в Тотьму.

— А где девушка? — спросила Варвара Феодосьевна.

Где? Если бы я знал…

Вспоминал, как мы с тобой пили здесь чай. Прошелся по улицам, где мы ходили. Когда один приезжаешь туда, где был с дорогим человеком, одиночество удесятеряется. Как будто он снова уходит. Ты вернешься?

Прости.

Поэму начал читать в поезде. Она написана гекзаметром! Хотя что, собственно, здесь удивительного? Если бы я попытался представить себе стихи Исидора, то это был бы именно гекзаметр.

По-хорошему ее только в поезде и нужно читать. Движение пейзажей за окном — как течение жизни. И ритм колес — я понял, что он соответствует гекзаметру. Уверен, что железные дороги изобрели в Древней Греции, просто затянули как-то со строительством. Всякой ведь вещи предшествует ритм. Железной дороге — гекзаметр.

Что важно: текст написан почерком Исидора, нет сомнений, что это его поэма.

Посылаю тебе несколько строк:

День исчезает за днем, превращаясь немедленно в память,

Багажной квитанции род, по которой едва ли получишь

То, что сдавалось в багаж. Но малые эти остатки

Как ока зеницу хранишь, поскольку другим не решишься

Вещи оставить свои — не понять никому красоты их:

Созданы лишь для тебя, другим они будут не впору.

Где ты сейчас?

С любовью

Паша

26 марта

Ника — Павлу

Я — в сети))

Мещерский, не подписывайся, пожалуйста, Пашей. И то, что я тебя так называла, ничего не меняет — очень неважно выглядит это на письме. Пиши пока — Павел, хорошо? Потом придумаем что-нибудь получше.

Да, вот еще: а куда делась запятая после с любовью? Чувство твое без нее неполно. Несмотря даже на то, что ты, оказывается, умеешь рычать. Рычи, друг мой, рычи — может быть, именно этого мне и не хватало.

А гекзаметр Исидора меня зацепил. Перечитывала несколько раз.

Хотела сначала попросить тебя прислать мне поэму целиком, но подумала, что лучше читать ее по нескольку строк. Хорошее вино пьют небольшими глотками. Присылай то, что больше всего понравилось.

А ведь Исидор не так далек от поэзии, как можно думать. Помнишь, в Тотьме мы наткнулись на его запись о книжке стихов «Там, где Фонтанка впадает в Лету»? Представляешь, я ее нашла. Автор — Виктор Шнейдер. Тексты там разные по силе, но есть один на сто баллов — о Шлимане:

Как говорят, фальсификатор Шлиман,

так до скончанья дней и не узнавший,

что все его поддельные находки,

им выданные за останки Трои,

и в самом деле были таковыми,

частенько говорил своей жене:

«Моя любовь, моя опора, счастье», —

и сам краснел от этой лжи и лести,

ни разу сам того не заподозрив,

что говорил ей истинную правду

и что была жена ему опора,

единственное счастье и любовь.

Исидор не мог его не заценить.

Всего,

Ника

26 марта

Павел — Нике

Стихотворение Шнейдера — мощное. Думаю, через него Чагин и вышел на сборник. Оно, как мне кажется, о том, что самые выдуманные наши выдумки в конечном счете отражают реальность.

Не знаю, всегда ли это так. Может, и не всегда. Точнее, так: связь вымысла и реальности не всегда устанавливается, но всегда, видимо, существует.

Когда мы читаем Дневник Чагина, она очевидна. Сложнее дело с «Одиссеем», который, как ни крути, тоже произведение автобиографическое. Особенность его в том, что Чагин зачастую описывает небывшее и, наоборот, не упоминает о бывшем. Там нет, например, предательства им Шлимановского кружка. История кружка есть, а предательства нет.

Я всё пытаюсь понять: это сознательная попытка переписать жизнь или избирательность памяти Исидора? Известно ведь, что в последние годы у него с памятью начались нелады.

А еще я думал о Шлимане. Какая пощечина академическому сообществу, всем этим