ученым старцам! Как им, наверное, было обидно. Мне кажется, они предпочли бы, чтобы Троя вообще не была открыта, чем открыта дилетантом. Выскочкой и выдумщиком. Но Шлиман-то был дан им для смирения.

Они действовали правильными методами — теми, что обеспечили все основные открытия. И они были, конечно, правы. Только в этой их правоте заключалась такая гордыня, что наказание стало неизбежным. Они не сомневались, что выйдут к Трое через парадный вход — путем постепенного накопления знаний. Сопоставления фактов, артефактов и всего остального. А там имелась еще черная лестница. И Шлиман прошел по ней.

Ника, хорошая моя.

Все-таки решусь задать тебе вопрос, на который до этого не отваживался. Тебе что-нибудь известно о рукописи Дневника? Она пропала. Из возможных объяснений я выбрал самое простое и объявил, что это результат проникновения в квартиру через окно.

К тому моменту окно уже было действительно взломано. Накануне я купил в хозяйственном фомку, а ночью вышел по черной лестнице на крышу и отжал раму. Действовал я аккуратно, так что окно мне после осмотра полицией сразу же и починили. Следователь довольно точно описал все мои действия.

Слушая его, я с ужасом заметил под раковиной коробку с инструментами. В ней у меня — помнишь? — хранились отвертки, плоскогубцы, саморезы и прочая дребедень. Поверх всего этого ненавязчивым знаком вопроса покоилась фомка. Которую накануне ночью я собирался выбросить в Фонтанку. И забыл.

Лучшее, как известно, враг хорошего. Фонтанка в этой конструкции была элементом избыточным — хватило бы мусорного бака. Сам не знаю, почему в моей голове возникла Фонтанка. Может быть, потому, что впадает в Лету? Что фомка моя неприметной речной змейкой поплывет в том же направлении?

Как бы то ни было, следователь ее заметил.

— Вот таким инструментом, видимо, и действовали, — произнес он задумчиво.

— Может быть, даже именно этим? — спросил я, объят страшным подозрением.

Следователь улыбнулся.

— Чтобы воспользоваться вашей фомкой, грабителю нужно было сначала сюда проникнуть.

— Точно… — Во взгляде моем смешались чувства неловкости и досады. — Не получится из меня настоящий оперативник.

Он похлопал меня по плечу.

— Не расстраивайтесь: каждому свое. Мы ищем преступников, а вы издаете дневники.

Я повеселел.

Правда, издать Дневник я не смог, потому что его не нашли.

Что с ним случилось?

Если мой вопрос кажется тебе неуместным, просто забудь о нем. Я к нему больше не вернусь.

Твой

Павел

P.S. Да, о запятой после С любовью. Или — после Твой. Она не нужна. Ни синтаксически, ни исторически. Просто никак. Это что-то вроде определения отправителя. Какой Павел? — Твой. Посмотри всю русскую переписку прошлого и позапрошлого веков — там ты запятой не найдешь. Комп ставит ее, поскольку ориентируется на Best wishes, только это совсем другая история. Но я запросто ставлю запятую в письмах тем, кому это будет приятно. Хочешь, поставлю?

Твой,

Павел

1 апреля

Ника — Павлу

Ты — сама деликатность. Нет чтоб спросить: не ты ли случайно увела Дневник Чагина?

Отвечаю: да. Именно я это и сделала.

Скажу больше: я его сожгла. Это не первоапрельская шутка. Сожгла огнем.

Исидор сам хотел его уничтожить, а я это сделала. Хочу попросить у тебя прощения и — не могу.

Для него это было очень важно, понимаешь?

Он говорил, что хочет иначе изложить свою жизнь. Что после этого его Дневник будет только вреден. Дневник — это как бы итог всего пережитого, а он хотел другого итога.

Я спросила:

— Там будет другой взгляд на события вашей жизни?

— Да, другой, — ответил он. — Может быть, и другие события.

Не сказать, чтобы я это особенно поняла, но переспрашивать не стала. Человек имеет право видеть свою жизнь так, как считает нужным. И уж конечно, вправе уничтожить свой дневник.

С надеждой на понимание

Ника (ких запятых)

1 апреля

Павел — Нике

Всё верно. Ты права, даже если бы не была права.

А вот — к вопросу о правде и вымысле. Это из его поэмы:

Правду пишу без боязни, считая достойным бояться

Единственно ноты фальшивой, ведь есть невысокая правда —

О ком-то, допустим, ползучем, убогом, забившемся в кокон.

Но правда высокая в том, что уже через день он летает.

Не всякая выдумка — ложь, и не всякая правда — реальность.

Теперь мы лучше понимаем, что он имел в виду. Забавно, что обсуждаем это 1 апреля, но дело тут совсем не шуточное.

Я подумал сейчас, что любой дневник, даже самый честный, прямого отношения к реальности не имеет. Это — не жизнь как она была, а только взгляд на нее. Как, собственно, любое историческое описание.

И еще. Это ведь только кажется, что дневник пишут для себя. Его пишут — для других. Всякий, кто ведет дневник, надеется, что его прочтут. В каком-то смысле это такое же художественное произведение, как «Записки сумасшедшего». Даже не знаю, каким был бы мой дневник, если бы я его вел. А каким был бы твой?

Понял вдруг, что очень мало о тебе знаю. Расскажи мне что-нибудь о себе. Например, о доме престарелых. Или еще о чем-нибудь.

Обнимаю тебя, родная.

Павел

5 апреля

Ника — Павлу

Павел, дорогой, давай так. Мы пишем дневники друг для друга. Не дневники даже — просто описания событий. Так, как они вспоминаются, не пытаясь вытянуть их в сплошную линию. Ты прав: друг друга мы знаем поверхностно. Это может показаться преувеличением, но по сути верно. Мы мало чем делились. Делили (прости за каламбур) постель, а это ведь не так много.

Начну, как ты просишь, с дома престарелых. Пошла туда потому, что этого мне меньше всего хотелось. Что-то вроде испытания себя. Старые тела. Дурно пахнут. Не из-за того, что там не моются, — просто тело человека в старости пахнет чем-то солоноватым. Кстати, в мои обязанности входило и мыть их.

Раздевала старух, брала их под мышки и помогала влезть в ванну. Там воду только через три человека меняли, представляешь? Не потому, что экономили — просто сестрам влом было каждый раз набирать ванну. Ну, я-то набирала. В голове не укладывалось, чтобы мыть одного после другого.

У некоторых — полная деменция. Был один дедушка, Всеволод Николаевич. Его каждый день жена навещала.

Он ее спрашивает:

— Ты замужем?

Она молча сидит, слёзы капают.

— Не расстраивайся, — гладит ее по лицу. — Я на тебе женюсь.

С некоторыми я дружила.

С Верой Алексеевной. Знаешь, о ком