Стало немного лучше. Можно было наконец оглядеться. А после того, как она это сделала, Соня вновь опустилась на землю. Точнее, на гравий, по которому тянулись рельсы, вдоль которых она, оказывается, и бежала. Как же она не заметила эти рельсы? И, самое главное, как не обратила внимание, что рядом плещется море? Самое настоящее, искрящееся под солнцем синее море, такое же, как то, что приснилось ей совсем недавно!

А может, это и есть сон? Она пригляделась внимательней. Все-таки море казалось не вполне настоящим. Оно словно было нарисовано талантливым художником. Да и рельсы, и шпалы, и эти поросшие зеленью холмы слева – все выглядело сошедшим с картины.

Но ведь таким был и тот лес, по которому шли они от маршрутки к «хрущевке». Чем ближе к проклятой пятиэтажке, тем рисунок мира становился менее реалистичным. Значит, и здесь, чем дальше она уйдет от ненавистного здания, тем более настоящим станет все вокруг. И, наверное, поэтому она не сразу поняла, где находится – все это было сначала слишком абстрактным. Соня оглянулась. Ну да, рельсы позади казались откровенно нарисованными: две темные ниточки с черточками поперек. И море там было неестественно однотонным, с небрежными мазками, обозначающими волны.

Значит, нужно идти дальше? Но зачем? Ведь там точно не будет их маршрутки. Там не будет Ничи!.. Хотя стоп. Почему там не будет Ничи? Ведь он тоже мог попасть сюда… Надо подумать, почему она очутилась именно здесь, а не в знакомом лесу.

Догадка крутилась где-то совсем рядом, на самой грани сознания, но поймать ее Соня никак не могла. Что-то, связанное с морем… Совсем недавнее. Сон? Нет, сон тут, похоже, был ни при чем. Что-то другое. Кто-то совсем недавно говорил ей о море. Шторм, терпящее бедствие судно, ближайший порт… Тьфу ты! Да это же Антонина рассказывала, как она очутилась в «хрущевке»!

Но что тогда получается, пятиэтажка перенеслась в другое место? Где-то рядом Владивосток? Соня никогда не была в тех краях, но все равно ей казалось, что окружающий ландшафт больше походил на черноморский, чем на дальневосточный. Может, это еще один кусок мира, куда выходят разные подъезды «хрущевки»? Хотя нет, она-то сейчас вышла из того же подъезда, в который они зашли первоначально. Или все-таки из другого?

Соня стала вспоминать. Они зашли во второй подъезд, поднялись на пятый этаж и остановились в квартире справа. Затем прорубили стену в среднюю квартиру… – тут Соню невольно передернуло, – а потом перебрались в левую. Но все они располагались в том же самом, втором подъезде. А вот Антонина как раз из соседнего, первого подъезда. Так, может, дело не в подъездах, а в квартирах? Каждая квартира соединена со своим кусочком мира? Может такое быть? Конечно, может. В этом ненормальном мире возможно все. И, самое главное, тогда все сходится. Первая квартира была связана с их родным миром; та, откуда перебралась Антонина, – с дальневосточным фрагментом; а эта, откуда убежала она сама, – с черноморским. Возможно, именно поэтому они и не могли попасть в другие двери, потому что находились не в том секторе, для которого те двери были предназначены. А ломая стены, они взламывали и грани между обособленными мирками. Очень, кстати, неплохая теория. Самое главное, если ей следовать, то Нича находится именно здесь, ведь вышел он из той же самой квартиры, что и она! Ведь он не мог вернуться в первоначальную квартиру, минуя ее, поскольку она сидела как раз возле пролома.

Нормалек! Соня радостно вскочила на ноги. Значит, вперед! Несмотря ни на что! Даже на то, что ноги уже не то что бежать – идти отказываются. И на то, что нестерпимо хочется пить…

Соня все же побрела вперед, с обидой косясь на море. Ишь, дразнится: вот она вода, дескать. Иди, пей, сколько влезет. А может, и правда попить? Ну и что, что соленая? Все равно ведь жидкая. И не отрава, хоть и невкусная. Правда, «нарисованная». Хотя уже вроде как бы и настоящая. Вон даже купаться кто-то полез, одежда на берегу валяется…

Что?!. Соня даже подпрыгнула и поскакала с насыпи, забыв про усталость и жажду. Что значит «кто-то»?! Кто тут вообще может быть, кроме Ничи?!

Подбегая к разбросанной одежде, Соня запнулась и упала, ткнувшись лицом в пропахшую потом рубашку. Это был его, такой родной запах!

Она села, прижимая к лицу рубаху. И не только потому, что та пахла Ничей. Ей было страшно открыть глаза. Ведь еще раньше она успела заметить, что ни на берегу, ни в море никого нет.

Сразу вспыхнула мысль: Нича утопился. Не вынес всего этого… Да-да, всего! И в первую очередь того, как она с ним поступила, в чем обвинила. Ведь как Нича ни хорохорился, она сумела уже разглядеть его ранимость, повышенную мнительность, которые он не очень умело пытался скрыть. А еще, как говорили раньше, совестливость. Теперь почему-то это слово было не в ходу. Зато сама совесть вполне стала ходовым товаром. Но только не для Ничи. А тут эта «червивая» комната! Можно представить, что он после этого чувствовал, как переживал. А она, вместо того чтобы помочь, успокоить, утешить, подбросила уголька в топку!.. Ну да, можно теперь оправдываться, что и сама подобное пережила, что и у нее нервы не железные. Но сама – ты и есть сама, делай с собой что хочешь, но зачем выплескивать грязь на других? И не просто на чужих людей, что само по себе тоже не добродетель, а на самого дорогого, на любимого человека? Или дело как раз в этом? В том, что Нича стал для нее не чужим, стал ее выбором, и это подразумевало уже для нее, что он должен теперь соответствовать ее идеалам, стать стерильно чистым, послушным, словно кукла, и вообще… удобным. Боже, какая гадость! Неужели она и впрямь так могла думать? Ну, пусть не думать напрямую, но хранить подобные мысли в глубине подсознания. Как же было не сбежать от такой… стервы? И если Нича действительно покончил с собой, жить ей теперь не только не имеет смысла, она теперь просто не имеет на это права.

Заведя себя, продолжая прижимать к лицу Ничину рубаху, Соня не сразу услышала, что в едва разбавленную шорохом волн тишину добавилась новая нотка. Но когда та стала громче, Соня инстинктивно подняла голову и посмотрела в сторону источника звука.

По морской глади двигалась красная точка. Очень быстро она превратилась в пятнышко, за которым коротким хвостиком тянулась белая ниточка. Вскоре пятнышко приняло очертания катера, а шум его двигателя стал теперь единственным доминирующим звуком этого мира.

Вначале Соне показалось, что катер проплывет мимо, и она бросилась к морю, словно собралась бежать по воде, и, опомнившись, лишь когда замочила до колен джинсы, стала размахивать Ничиной рубахой и почему-то кричать: «Помогите! На помощь!»

Вряд ли на катере услышали ее нелепые вопли, вероятней было то, что не увидеть на пустынном берегу человека с катера попросту не могли. Во всяком случае, суденышко с красным верхом и белыми бортами резко повернуло в ее сторону, и уже через пару десятков мгновений Соня смогла различить сидящих в нем двух человек. Она очень надеялась увидеть Ничу, но управляла катером, похоже, женщина, а рядом сидел какой-то пижон в белой рубашке с галстуком-бабочкой, белой бейсболке и огромных, в пол-лица, темных очках.

У Сони тоскливо заныло сердце. Захотелось даже махнуть незнакомцам: плывите, мол, дальше, но она все-таки взяла себя в руки и даже попыталась изобразить улыбку. Впрочем, продержалась та на ее лице недолго, до тех пор, пока катер, с выключенным уже двигателем, не прошуршал днищем по гальке и остановился, покачиваясь, в нескольких шагах от нее.