Из-за штурвала и впрямь поднялась женщина. Точнее… старушка. «Стандартная» такая бабулька в синей кофточке и белом платочке. «Пижон» вскочил, перемахнул через борт на берег и подал бабушке руку. Но та предложенной помощью не воспользовалась и довольно ловко выбралась из катера самостоятельно.

Соня задержала взгляд на мужчине. Теперь он скорее походил на клоуна, чем на пижона, поскольку снизу на нем оказались надеты курортные, по колено, шорты с множеством карманов, а под ними – что-то черное, очень напоминающее чулки или колготки. Довершали наряд ярко-синие пляжные шлепки. Соня невольно фыркнула. Но вот мужчина пристально посмотрел на нее сквозь черные стекла, сделал два порывистых шага, замер, и… Сонино сердце, дернувшись не в такт, бешено заколотилось, поняв, кто это такой, раньше сознания.

– Коля!.. – рванулась к любимому Соня, но тоже вдруг замерла, не преодолев и половины пути.

Рядом, хрустя галькой, неторопливо прошла старушка, поглядывая то на Соню, то на Ничу.

– Немая сцена, – сказала она отнюдь не старушечьим голосом и обернулась к Ниче: – Это к ней ты так торопился?

Нича дернул головой. Это походило как на кивок, так и на отрицание.

– Ну-ну, – усмехнулась бабулька. – Значит, приехали уже? Только мне, дорогие мои, дальше надо.

– Куда дальше?.. – вырвалось у Сони. Потом, не глядя в глаза, сухо спросила у Ничи: – Куда вы плывете?

– Мы… – сглотнул Нича, – ну, вот же, Мария Антоновна сказала… К тебе мы плыли. Шли то есть.

– Шли?..

– На судах не плавают, а ходят, – усмехнулась старушка. – Даже на маломерных. – Затем она окинула Соню с Ничей оценивающим взглядом и сказала: – Вы тут посудачьте пока, а я вон до кустиков дойду. А то пока еще до места доберусь.

Бабушка направилась к железнодорожной насыпи, а Соня с Ничей так и продолжали стоять вполоборота друг к другу. Соня ужасно злилась на себя. Ведь так ждала этой встречи, так много собиралась сказать Николаю! И вот… Словно язык проглотила. Опять в ней взыграла эта дурацкая гордость! Или, скорей, горделивая дурость. Тьфу ты, аж противно! И поделать ничего невозможно. Но что ж теперь, так и стоять молча?

– Ты чего это нарядился так? – выдавила она совсем не то, что хотела. – С маскарада сбежал?

– Почти, – ответил Нича. Он первым поднял на нее взгляд и спросил: – А ты почему здесь?

– Потому что там… Там плохо, Коля. По-настоящему плохо. И страшно.

– Витек?

– И уже не один, – кивнула Соня. – То есть снова один, но их было двое. Потом они… слились. – Она увидела, как замотал головой Нича, и вспыхнула: – Ты мне не веришь?

– Нет-нет, верю. Я даже знаю, откуда взялся второй. Просто удивился, что там они сливаются. В поселке, где я только что был, все наоборот… размножаются. И там тоже плохо и страшно.

– А я думала… – опустила голову Соня.

– Ты хотела как раз туда? – снял очки и отер со лба пот Нича. – Туда не надо, поверь мне.

– Так что, возвращаться теперь? И зачем тебе эта бабулька? Кто она вообще такая?

– Сонь… – замялся Нича. – Ты вот меня просила, чтобы я… Чтобы только при крайней необходимости…

Соня почувствовала, как залило краской лицо. Даже грудь и плечи горели.

– Забудь, – с трудом, но все же выдавила она. – Сможешь?..

– Попытаюсь, – внимательно посмотрел ей в глаза Нича. – И ты тоже попытайся, ладно?

– Ладно, – сказала Соня. И в тот же миг ощутила в полной мере смысл поговорок насчет горы с плеч и камня с души. С ее плеч и души рухнули сейчас такие валуны, что она почувствовала себя легкой-легкой, готовой вспорхнуть и перелететь это море. Впрочем, вряд ли у этого моря был другой берег, до которого можно бы было добраться, даже имея крылья.

– И все же кто это такая? – вновь спросила она, кивнув на возвращающуюся старушку.

– Не знаю, – пожал Нича плечами. – Ее зовут Мария Антоновна. Она подошла ко мне там, в поселке. Попросилась со мной. По-моему, она знает о нашей «хрущевке». Я думаю, она не простая старушка.

– А по-моему, она вообще не старушка, – нахмурилась Соня. – Мне кажется, она тоже вроде Виктора.

Нича помотал головой.

– Скорее, вроде Юрса, – сказал он. – Кстати, с ним-то все в порядке?

Соня вздрогнула.

– Юрс… Он взбесился, по-моему. Он загрыз девушку. Насмерть.

– Девушку? Откуда там взялась девушка?

– Из Владивостока. Виктор пробил дыру в соседний подъезд. Оттуда вылезли Антонина и… еще один Виктор.

– Постой, – замотал головой Нича. – Другой Виктор пришел из-за стены? Я думал, ты говоришь про моего…

– Про твоего? Ты что, видел еще одного Виктора?

– И не только видел. Мы довольно откровенно с ним пообщались. Виктор признался, что он не человек. И сказал, что нам… всем людям… крышка.

– Всем людям где? – сдвинула брови Соня.

– Я понял, что здесь. Хотя кто его знает. Так вот, этот Виктор собирался как раз к нам в «хрущевку». Ты говоришь, они сливаются? Тогда понятно, зачем он туда торопился.

– Вот-вот, – сказала неслышно подошедшая Мария Антоновна (и как это под ней галька не хрустнула?). – Поэтому и нам стоит поспешить.

– Да вы хоть объясните нам, что тут вообще происходит? – замахал руками Нича.

– Вам это знать ни к чему, – отрезала бабушка. – Во всяком случае, пока. Но вы можете пригодиться. Именно поэтому мне бы хотелось, чтобы вы пошли со мной.

– Пригодиться?.. – закипел Нича. – Ничо так! Для чего пригодиться? Для размножения? Или для подкормки «червей»?

– Не говорите ерунду, молодой человек, – поморщилась старушка. – Ваша помощь может понадобиться исключительно для вашего же блага. Впрочем, решайте сами. Я доберусь и без вас.

Соня с Ничей переглянулись.

– Надо идти, – тихо сказал Нича. – Поверь мне. Я чувствую, надо. Даже если она врет.

Мария Антоновна не отреагировала на его слова, хотя все прекрасно слышала. А Соня сказала:

– Верю. Пошли.

Старушка направилась к катеру. Соня пошагала за ней, а Нича вдруг крикнул:

– Постойте! Дайте я хоть переоденусь наконец-то!

Он собрал в охапку свою разбросанную по гальке одежду и побежал к кустам за железнодорожную насыпь.

Геннадий Николаевич обернулся, пытаясь разглядеть в полумраке, куда можно сесть.

– Да вот же, сзади тебя кресло, – сказал Ненахов.

Действительно, свободное кресло стояло с ним рядом. Но Бессонов мог бы поклясться, что секунду назад там было пусто. Впрочем, и тревожный сумрак в комнате, и сумрачная тревога на сердце вполне могли застить как глаза, так и сознание.