Он собрался уйти вспять, вперед к прошлому, ко дню своего Рождества в городке Вифлеем, и стал прощаться со мной, ибо мне нельзя было — чтобы не помешать Ему в Его сакральном Исходе — идти рядом с Ним, как того мне хотелось. Прощание наше происходило в Москве, зимой, на одной из улиц Тверских-Ямских, перед магазином «Очкарик». Он был в том же обличье, что и в Корее, когда явился туда, откликнувшись на мой отчаянный зов, в самом начале XXI века от Р. Х. Это был худой, сутулый, вислоносый человек с длинными волосами, в темном пальто, без шапки.

— Ну что, оставайся здесь, а я должен тотчас пройти через Преображение, — сказал Он. — Отлечу скорее, уж очень холодно здесь!

Перед тем, как предстать в ослепительном сиянии Преображения и затем улететь в виде светового луча в сторону нулевого века от Р. Х., Он говорил мне:

— Ничего не бойся. Живи с Новейшим Заветом, который я открыл вам. Главное в этом Завете — не тщиться уничтожить Зло, ибо его нельзя уничтожить, а надо это Зло победить и заставить его служить Любви. Нельзя убить Смерть, но надо ее одолеть и заставить подчиниться Жизни.

Он отлетел, а я, потомок Андрея Первозванного, ничтожный Аким, не смог превратиться в летящий луч света, а в своем ветхозаветном виде продвинулся еще далее вперед к прошлому и оказался в индийском мире, в тропическом лесу, увитом лианами и наполненном дикими животными, как зрелый плод семечками. Мне этот индийский лес напомнил лес в долине Плискериала, в котором бледная живая лианная плесень беспрестанно шевелилась, издавая тихий шорох и шипение. А здесь звери, огромное количество лесных зверей, пробирались сквозь джунглиевую тесноту, задевая своими призрачными телами фантомные стволы гигантских деревьев, прочесывая собою химерический кустарник, который тоже загадочно шевелился — одновременно в разных, весьма удаленных друг от друга местах.

Плискериалом называлось яблоко, у которого в боку Александр Македонский выкусил изрядную ямку, но вкус плода «белого налива» Александру не понравился, и он выплюнул откушенную кислую жамку, а надкусанное яблоко бросил небрежно в траву. Итак, во дворе дома моего отца, Андрея Александровича, в городке Боровске, росла трава, а на траве поленницею были сложены сухие дрова, и яблоко по имени Плискериал бесславно упало в траву около поленницы белых березовых дров по имени Напротив Охрема.

Скоро в тепле и сырости лета глубокая ранка в боку Плискериала заплесневела, и, наполнив всю ямку своей голубовато-серой пушистой субстанцией, плесень пошла дальше, окутала весь круглый плод, почти идеальной формы, и ранка в боку яблока, что лежало рядом с поленницей по имени Напротив Охрема, стала лесной джунглиевой чащей, долиною индийского леса, в которой я поначалу, когда шел в направлении ветра истории, ощущал себя невидимой и непонятной субстанцией без массы, а потом, когда двинулся в обратную сторону истории, обнаружил себя вполне материализованным сказочным индийским гостем.

Сходство бытия, в двух противоположных векторах, было в том, что и в долине Плискериала, и в индийском лесу все лианы и обвитые ими деревья и ветви были одним Единым Живым Существом леса — ЕЖС, и оно пристально, испытующе смотрело на меня со всех сторон разом. Для ЕЖС я был всего лишь его пищей, спонтанно появившейся перед ним, и так оставалось до тех пор, пока я не увидел Махараджу Баба Джи.

Это было лет за тысячу до появления Сиддхартхи Гаутамы, который жил лет за пятьсот до Иисуса из Назарета, впрочем, после ВПВП такие слова, как «пятьсот лет» или «тысячи лет», потеряли всякое значение и смысл. Я попал в индийский лес, когда в нем диких зверей было не меньше, чем деревьев, а может быть, даже и больше, потому что звери только размножались, но их никто не ел, ибо в том лесу царил бодхисатва Махараджа Баба Джи, и он повелел удалиться всем хищникам из его леса.

ЕЖС — деревья, лианы, кусты и каждая травка, соединенные в общее существование, опять-таки волею царя существования Махараджи Баба Джи, щедро кормило собою нехищных зверей, а они бегали, прыгали с дерева на дерево, возлежали под каждым кустиком леса в ленивых позах бездельников, развращенных полным благополучием и абсолютной безопасностью существования. Тысячи пород звериных и птичьих семейств существовали на разновоздушных уровнях леса.

Я искал бодхисатву Баба Джи, потому что примерно за миллион лет до этого дня мы однажды с ним договаривались — еще учась в школе имени 50-летия Брахмы, что, если бы нам захотелось после окончания школы встретиться в каком-нибудь из параллельных миров, где мы оказались по распределению, то обязательно и встретились бы. Существуя в глаголе прошедшего времени, это всегда можно было устроить, ибо в этом существовании между мной и кем бы то ни было другим никогда ничего разделяющего не стояло и не зиждилось.

Я нашел своего одноклассника по школе бодхисатв в необычном, экстремальном состоянии, вернее — успел застать. Дело было в том, что царь этого леса Баба Джи, мужчина лет тридцати, цветущего вида, довольно упитанный и приятной наружности, дал себя съесть умирающему от голода льву, который случайно забежал из какого-то дальнего леса. Мучимый совестью за то, что запретил хищникам терзать и есть другую плоть и тем самым обрек их на изгнание из родного леса, Баба Джи разрешил им терзать животную плоть в сопредельных лесах. И хищники наводнили собой все окружающие горы и леса, и в этих лесах в скором времени были истреблены почти все животные, кроме насекомых и самих крупных хищников. Последние вынуждены были охотиться друг на друга, чтобы пропитаться. Скоро в лесах и пустынях Индии остались одни львы. Но и они, по мере сил своих, свирепо уничтожали друг друга и вскоре тотально стали голодать.

Один из них, по имени Григориан, просочился непонятным образом сквозь заградительную систему охранных чар в лес Махараджи Баба Джи, но тут не смог одолеть мощную установку бодхисатвы на всех хищников — не убивать. Лев, забежавший в зачарованный лес в крайне истощенном виде, начал мучительно умирать, глядя на фантастическое разнообразие пищи, бегающей, ползающей, перепрыгивающей и перелетающей с ветки на ветку, с дерева на дерево перед самым его носом.

На этого льва и набрел бодхисатва Баба Джи, медитативно прогуливаясь по блаженному лесу, буквально напиханному множеством процветающих мясных тел животных и птиц, от которых душно пахло зверем. Лев Григориан умирал, глядя на недоступную ему пищу остекленевшими глазами, истекая тягучей слюной. И тогда бодхисатва, жалея льва, решил дать ему съесть себя не убивая. То есть лев должен был пожирать его, начиная с ног, и постепенно дойти до головы, а там, перекусив человеку шею, отделить эту голову от тела. Голова же должна была остаться нетронутой, ибо на ее генетической основе бодхисатва быстро и сразу клонировал бы тело, свое новое тело.

Я как раз застал благотворительную акцию самопожертвования в тот момент, когда прежнее тело человека было уже почти все съедено, и из пасти истощенного гигантского льва Григориана, лежавшего на брюхе, торчала только верхняя часть бодхисатвы с безвольно провисшими к земле руками. Увидев и узнав меня, своего однокорытника по школе Будд, Баба Джи смущенно заморгал своими огромными черными глазами и смиренно молвил: