Сам виноват, но и свою вину она отрицать не могла. Влюбившись в другого, позволила жизни мужа выйти из-под контроля. Лейла тут же перевелась в Денвер, и пока Чарльз лежал в больнице, а потом проходил реабилитацию, она не могла рассказать ему про Тома: нужно было поддерживать в нем бодрость духа. Но чем дольше она откладывала, тем сильнее пугала ее сама мысль о признании. Роль любящей жены она играла безупречно: ненадолго забегала к Чарльзу каждое утро, а вечером проводила с ним не один час, продала их трехэтажный дом и купила более удобный, подбадривала Чарльза и проносила ему виски, подружилась с врачами и медсестрами, жила изнурительной жизнью – и все это время в симпатичном доме в хорошем районе, который Том приобрел отчасти на наследство от бывшего тестя, она занималась сексом с другим мужчиной.

Несчастный случай с Чарльзом стоил ей года репродуктивности. Немыслимо было, пока он проходил терапию, ошарашить его известием, что она забеременела от другого. Немыслимо было и добавить ребенка к жизни, и без того напряженной сверх всякой меры. А потом, когда она привезла Чарльза в новый дом, немыслимо было сразу взять и оставить его. Но она все еще думала о ребенке, и когда Том, выждав некоторое время, спросил, долго ли она еще собирается жить с Чарльзом, она невольно ответила вопросом на вопрос.

– Нет, – сказал он.

– Нет – и все? – уточнила она. – Вот так?

Он привел немало разумных доводов: они оба преданы своей работе, оба чрезвычайно заняты, с возрастом родителей увеличивается риск врожденных дефектов, при жизни ребенка, весьма вероятно, произойдут глобальные катаклизмы, связанные с климатическими изменениями и перенаселенностью Земли; но что сердило его – это что она по-прежнему живет с Чарльзом и не рассказала ему о Томе. Как можно думать об общем ребенке с женщиной, которая еще даже не рассталась с мужем?

– Как только забеременею, сразу ему все скажу, – пообещала она.

– Почему не прямо сейчас?

– Он страдает. Ты бы бросил Анабел, окажись она в инвалидной коляске? Я нужна Чарльзу.

– Но попробуй встать на мою точку зрения! Я готов, прямо сейчас. Готов завтра же на тебе жениться. А ты не назначаешь даже срок, когда закончится твой нынешний брак.

– Я сказала тебе, как ты можешь мне в этом помочь.

– А я тебе отвечаю: что-то не так, если тебе нужна для этого такая помощь.

Она была в слабом положении: хотела ребенка, а время утекало. Если не с Томом, то уже ни с кем. Она горевала по умирающей возможности, страдала из-за его отказа, злилась на него за то, что не хотел того же, чего она. Он как будто не понимал тяжести ее положения. Она была убеждена, что доводы против ребенка, которые он высказал, – фальшивые доводы, что действительная причина – нежелание усилить свое чувство вины перед бывшей женой, которой он отказал в ребенке. И при этом ее чувство вины перед Чарльзом он не хотел принимать всерьез.

Пошли ссоры. Она горячилась, он был холоден. Вновь и вновь один и тот же тупик: пока она не уйдет от Чарльза, никакого зачатия. Том ни разу не вышел из себя, ни разу даже не повысил голоса, и то, как он это объяснял – мол, он столько ссорился с Анабел, что хватит на пять жизней, – побуждало Лейлу выходить из себя за двоих. Чарльз никогда не доводил ее до исступления, и никто не доводил, но состязание с Анабел – доводило. Собственные вопли были ей так противны, что она перестала видеться с Томом. Через неделю они помирились. Еще через неделю разошлись вновь. Она подходила ему, он подходил ей, но они не могли придумать способа быть вместе.

Почти два месяца не общались. Однажды вечером, уложив Чарльза спать, она отчистила унитаз от его кала, попавшего не туда, и заплакала, и не устояла перед искушением позвонить Тому. Взяла трубку, но что-то было не так – она не услышала гудка.

– Алло? – сказала она.

– Алло.

– Том?

– Лейла?

Два месяца не виделись и не разговаривали, и вдруг оба одновременно решили позвонить. Она не верила в знаки, но что это, если не знак? Она выпалила сразу: с Чарльзом развестись она не в состоянии, но без Тома не может жить. Он ответил: ему безразлично, разведется ли она с Чарльзом, он тоже не может без нее жить. Это ощущалось как возвращение домой.

Наутро она сказала Чарльзу, что будет жить отдельно и переходит из “Пост” в новую некоммерческую службу новостей. Она не хотела ничего объяснять, но Чарльз, по своему обыкновению, полез пальцами ей в душу и, по сути, продиктовал ей признание. Она до сих пор проводила у него каждый второй уикенд, но остальное время жила у Тома, не как хозяйка в доме, не считая себя вправе, скажем, что-то решать в отношении интерьера, но скорее на правах постоянной особой гостьи. Оба они похоронили тот главный спор, из-за которого чуть не расстались, похоронили его глубоко. Лейла так до конца и не простила Тому нежелание завести с ней ребенка, но со временем это утратило актуальность. Оба работали на полную катушку, превращая ДИ в авторитетную на общенациональном уровне службу новостей, а еще она заботилась о Чарльзе; порой даже ловила себя на мысли, что, пожалуй, и хорошо, что она не обременена детьми.

Их жизнь с Томом была странной, нечетко определенной, постоянно временной, но именно поэтому она была жизнью, в большей степени основанной на подлинной любви: они по свободной воле выбирали эту жизнь каждый день, каждый час. Это напоминало ей различие, о котором она узнала в детстве в воскресной школе. Брак каждого из них был ветхозаветным: она чтила свое священное обязательство перед Чарльзом, Том страшился гнева и суда Анабел. В Новом же Завете значение имели только любовь и свободная воля.

Наутро после встречи с Филлишей она подъехала к дому, который купил после увольнения с военного завода Эрл Уокер. Официальная цена – триста семьдесят две тысячи долларов. При доме имелся гараж на три машины и система разбрызгивания, поработавшая спозаранку так усердно, что улица, где Лейла припарковалась, была еще мокрая. Что делают в Амарилло, когда от засухи чахнут газоны? Правильно, поливают. На дорожке перед домом лежала перетянутая резинкой газета. Лейла посидела несколько минут в ожидании. Вышла весьма дородная женщина лет пятидесяти с лишним, сурово посмотрела на Лейлу, подобрала газету и вернулась в дом.

Уокер был начальником Коуди Флайнера в контроле материальных средств. Эту информацию Лейла получила от Пип, она же выяснила, что прежний свой дом Уокер продал за двести тридцать тысяч. Обычно, потеряв работу, человек не покупает себе дом побольше, он не лучший кандидат на ипотеку, и нет никаких данных, чтобы за последние три года Уокер получал наследство, позволяющее покрыть разницу в сто сорок две тысячи долларов. Этот факт представлял почти такой же интерес, как фотографии в Фейсбуке. Еще один факт, выявленный Пип в январском отчете генерального инспектора: прошлым летом на заводе “имели место незначительные нарушения в контроле материальных средств”, которые были, согласно отчету, “удовлетворительно исправлены” и больше “не составляли проблемы”. Фотографии из Фейсбука Пип по совету Лейлы показала автомеханику, и тот сказал, что если на пикапе Флайнера не усиливали подвеску, то вряд ли предмет в кузове может весить, как полноценная В61, девятьсот фунтов. “Она не настоящая, киса” – вот и весь комментарий, какой Лейле и Пип удалось получить непосредственно от Флайнера. Единственный звонок Лейлы Флайнеру быстро завершился угрозами и бранью.