Я много ем. Очень много. Пью кофе, ем блинчики и булочки, гамбургеры, поглощаю огромные тарелки вьетнамской лапши. Я заказываю двойные порции в грязном китайском ресторанчике, где в окне висит ярко-оранжевое чучело утки, и съедаю все, что мне приносят. Я покупаю хот-доги на улице, в десять утра, прежде чем они успеют распариться. Я обедаю в ужасной туристической забегаловке в «Маленькой Италии», заказывая тарелку пасты с горячим сыром и белым соусом. Это — единственное блюдо, которое я оставляю недоеденным, но взамен ублажаю пустой желудок свежей моцареллой из «Молочной Джо». Весы в квартире Саймона — единственное, к чему я не притрагиваюсь, потому что мне страшно к ним подходить, пусть даже с тряпкой или губкой. Я не хочу случайно встать на них и обнаружить, что набрала уйму лишних килограммов, пока жила в изгнании и ожидала, когда же муж призовет меня обратно.

В четверг вечером, после целого дня блужданий по улицам, сидения в кафе и чтения педагогических пособий, я готовлю изысканный ужин для Саймона. Он приходит домой и обнаруживает, что стол уставлен фарфором, а на плите кипит рыбный суп с шафраном. Я тем временем перетираю чеснок с петрушкой прямо на столе.

— Что ты делаешь? — спрашивает Саймон.

— Не волнуйся, столешница гранитная, не расколется. Я приготовила чесночный майонез. Некогда было печь хлеб, так что пришлось просто купить. Можешь помыть салат?

— Ого. — Он снимает галстук. — С чего вдруг?

— Мне нужно кое-кому позвонить.

Саймон поднимает бровь.

— Я и так запоздала.

Пока Саймон моет салат и вытирает его бумажным полотенцем, я беру мобильник и набираю номер, по которому собиралась позвонить еще утром, но с тех пор откладывала. Буквально все пособия утверждают, что психологические консультации полезны мачехе, а семейная терапия ведет к установлению прочных отношений. В двух книгах даже говорится, что мачеха должна лично побеседовать с психологом своего пасынка или падчерицы. Предполагается, что у каждого ребенка есть персональный психолог. Я никогда не разговаривала с психологом Уильяма, знаменитым доктором Бартоломью Оллертоном. По правде говоря, всегда отзывалась о нем пренебрежительно. Но я знаю, что Уильям доверяет этому человеку. Каждую неделю, когда мальчик сидит у него в кабинете на крошечной кушетке, они, наверное, не только играют в «Стратего», хотя это все, что Уильям рассказывает о своих визитах к доктору Оллертону. Этот человек, несомненно, способен проникнуть в суть наших искаженных, испорченных отношений. Если он увидит меня, то подскажет, как спасти мою семью.

Я слышу сигнал автоответчика и говорю:

— Доктор Оллертон, это Эмилия Гринлиф. Эмилия Вульф Гринлиф. Жена Джека Вульфа, мачеха Уильяма Вульфа. — Я диктую номер телефона. Дважды. Потом продолжаю: — Я звоню, потому что, как вы, наверное, знаете, дела у нас идут не слишком хорошо, и я очень надеюсь, что вы не откажетесь со мной поговорить или назначить мне консультацию. Я действительно этого хочу, думаю, что готова. — Я делаю чересчур долгую паузу. — Или я бы могла… если Джек позволит… — Я снова замолкаю надолго и слышу гудок. Меня отключили.

— Черт! — Я звоню снова. — Здравствуйте, доктор Оллертон, это снова Эмилия Гринлиф, мачеха Уильяма Вульфа. Я действительно хочу узнать, как… наладить отношения с Уильямом и делать то, что ему нужно. Или по крайней мере не вредить ему. Если бы я могла с вами об этом поговорить, то, наверное, научилась бы понимать Уильяма и его чувства. Может быть… — Мой голос обрывается, слышится гудок, и меня снова разъединяют.

— Черт! — Я звоню в третий раз. — Здравствуйте, это Эмилия Гринлиф. Мне действительно очень неловко, потому что, как вы, наверное, знаете, мы с Джеком решили пожить отдельно. Я не то чтобы бегаю за ним — просто подумала, что вы поможете наладить наши отношения. Потому что я хочу, чтобы у нас с Джеком и Уильямом все наладилось, и я знаю…

Гудок.

— Эмилия, — зовет Саймон.

— Что? — отзываюсь я, набирая номер.

— На его месте я бы вызвал полицию.

Я замираю, не донеся трубку до уха.

— Перегибаю палку?

— Ну да.

— Черт.

У меня звонит мобильник.

— Черт, — повторяю я.

— Ответь, — говорит Саймон.

Я смотрю на экран.

— Это Оллертон.

— Ответь!

— Нет! Он, наверное, решил, что я ненормальная.

— Ну так, ради Бога, разубеди его!

* * *

Кабинет доктора Оллертона роскошен и великолепно обставлен, явно с расчетом на самых проблемных детей. Кушетка и кресла в приемной обиты пятноотталкивающей, но дорогой тканью, все игрушки — новые. Пластмассовые ящики набиты кубиками до краев, волосы у кукол сияют, настольные игры и пазлы без единой вмятинки. Либо знаменитый детский психолог пополняет запас каждую неделю, либо маленькие пациенты настолько деморализованы и подавлены, что им просто недостает сил играть.

Сейчас без двух минут семь, и я — первая. Доктор Оллертон втиснул меня в расписание, потому что встревожился. Он сказал, что, судя по телефонным сообщениям, я «сбита с толку» и «испугана». Я попыталась объяснить, что вовсе не сбита с толку, а наконец обрела ясность и хочу встретиться с ним именно по этой причине, в надежде обрести помощь. После нескольких минут довольно сбивчивого обсуждения мы решили, что лучше мне прийти лично и объяснить, чего я хочу.

Ровно в семь утра открывается дверь в дальнем конце коридора, и в приемную выглядывает маленький человечек с огромной головой. Голова покрыта тугими завитками черных волос, которые блестят, точно каракулевая шапка, а седая борода спускается до расстегнутого воротника рубашки, перемешиваясь с волосами на груди. Удивительно, но Уильям ни разу не упоминал, что психолог у него такой волосатый.

— Мисс Гринлиф? — говорит он. — Заходите.

Доктор Оллертон указывает в сторону кушетки и опускается в кожаное коричневое кресло. Я усаживаюсь, снимаю пальто, оставив шарф на шее, и утыкаюсь подбородком в мягкие шерстяные складки.

— Итак, — начинает врач, — чем я могу вам помочь?

Я принимаюсь подробно объяснять то, что вкратце изложила накануне: что он, надеюсь, поможет мне лучше понять Уильяма и стать хорошей мачехой. Я говорю, что в наших отношениях с Джеком наступил кризис, что брак распадется, если я не сумею решить эту проблему.

— Хм… — говорит доктор Оллертон, когда я замолкаю.

Это и есть то прозрение, ради которого я поднялась в шесть утра?

— Хм… — повторяет он и чешет бороду.

Я смотрю через его плечо на полку, где стоят игры. Знаменитое «Стратего», которое пожирает столько времени у Уильяма. Я снова гляжу на доктора Оллертона. Теперь он чешет в затылке.

— Эмилия… Можно называть вас Эмилия?

— Да.

— Эмилия, вы хотите стать хорошей мачехой ради Уильяма и самой себя или потому, что в противном случае муж может вас оставить?