Уильям кивает и шепчет:

— Да.

— И всякий бы на твоем месте сказал то же самое. Дантист… — Я вздрагиваю. — Но ты ведь не похож на других, Уильям. Ты необычный. И тебе нравится этот тип. Ты сам говорил. Разве нет?

— Говорил.

— Ты что, передумал?

— Нет.

Джек откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, как будто не в силах слушать такую чушь.

— И что?

— Не знаю.

— Зато я знаю.

Уильям перестает шептать и спрашивает вслух:

— Правда?

— Если твоя мама выходит замуж за дантиста, а твой папа женат на мне — значит, так тому и быть. Они больше никогда не соединятся. Твоя семья уже не будет такой, как раньше — мама, папа и ты.

Он снова отворачивается и трет глаза. Грустно, что Уильям уже научился мужественно преодолевать слезы. Что-то подсказывает маленькому мальчику, что плакать не следует, что это стыдно. По крайней мере я немедленно понимаю, что он пытается противостоять соблазну.

Уильям говорит:

— Когда я был маленьким, я думал, что, если папа разведется с тобой, он снова женится на маме.

— Да?

— Я думал, он вернется домой.

— Ты многое помнишь из тех времен, когда жил с папой и мамой?

Уильям кривится, морщит лоб и усиленно думает.

— Кое-что. Помню, как однажды летом папа поехал с нами в Нантакет. Я помню такие вещи. Но очень мало.

— Ты был совсем маленьким, когда они развелись.

Он прижимается худенькой спиной к сильной груди Джека.

— Уильям, когда я ушла на прошлой неделе, ты думал, что твой папа снова будет жить с мамой?

Я вижу, как Джек напрягается. Несомненно, Уильям чувствует это спиной. Мы с Джеком оба ждем ответа. Сначала он пожимает плечами, потом шепчет:

— Ну да.

— И поэтому ты сегодня так разозлился? Потому что мама выходит замуж за дантиста, а не за папу?

Он кивает.

Я наклоняюсь к нему и беру за руку.

— Детка, почему ты захотел видеть меня? Не понимаю. Я думала, что я — последний человек, которого ты пожелаешь видеть.

Уильям неловко сползает с отцовских колен и снова начинает плакать, прижимаясь головой к моим ногам.

— Не знаю… Не знаю…

Я втягиваю его к себе на колени и устраиваю поудобнее. Раньше я никогда не держала пасынка на коленях. Он костлявый и угловатый, поэтому мне не сразу удается усадить мальчика так, чтобы нам обоим было уютно. Я глажу Уильяма по голове и легонько укачиваю.

— Все хорошо, Уильям. Все хорошо.

— Все плохо, — рыдает он. — Все плохо. Сделайте как раньше. Сделайте все как раньше. — Он буквально задыхается, все тело содрогается от рыданий. Я как можно крепче обнимаю его.

— Прости, Уильям, — шепчу я, покачивая его. — Я не могу.

— Почему ты больше с нами не живешь? — спрашивает он.

Я жду, затаив дыхание, сама не знаю чего.

Джек подает голос:

— Мы с Эмилией просто пытаемся разобраться, сынок. Тебе это нелегко понять.

Действительно.

— Знаешь, ведь у Лилы было так же, — говорю я. — Остаться ли ей в доме на Восемьдесят восьмой улице или жить в зоопарке с другими крокодилами? Ну и так далее. Вот и мы пытаемся разобраться.

Уильям выпрямляется, соскальзывает с моих колен и садится между мной и Джеком.

— Это глупо, Эмилия, — горячо заявляет он. — Ты хорошо знаешь, что мистер Грампс заставил Лилу жить в зоопарке. Ей вовсе туда не хотелось. Она хотела жить со своей семьей, на Восемьдесят восьмой улице.

— Да, но это ведь сказка. В реальной жизни у крокодилов нет семей. То есть человеческих семей. Они живут с другими крокодилами в Центральном парке.

— В Центральном парке нет крокодилов, там одни кайманы.

— Это метафора, Уильям. Я хочу сказать, что, возможно, я похожа на Лилу. Может быть, я не могу ужиться с тобой и с твоим папой, потому что не похожа на вас. У меня слишком острые зубы… и слишком длинный хвост. — Последнее, наверное, излишне, но Уильям меня понимает. По крайней мере я надеюсь, что понимает. Сейчас я выполняю работу Джека, и долго мне не продержаться. Я изо всех сил стараюсь не заплакать, но вряд ли устою.

— Но Лила действительно член семьи, Эмилия. Они ее любили, пусть даже она была крокодилом.

Я смотрю на него. Неужели Уильям действительно сказал то, что я услышала? Он сказал, что любит меня? Или пять лет — это слишком рано для того, чтобы выражаться метафорически? Может, он продолжает говорить о глупой детской книжке? Мне все равно. Я обнимаю Уильяма. И Джека тоже, так что все мы прижимаемся друг к другу на слишком тесном для нас заднем сиденье лимузина.

— Еще круг, мистер Вульф? — спрашивает Генри.

— Нет, — отвечаю я. — Мы готовы.

Уильям испуганно вскидывает голову.

— Ну же, детка, уже поздно. Твоя мама выйдет замуж, с нами или без нас. Давай не будем портить ей настроение.

Я роюсь в сумочке и нахожу платочек, еще годный к использованию. Вытираю Уильяму лицо как можно чище и поправляю Джеку галстук. Потом мы рысью поднимаемся по лестнице федерального суда.

Каролина ждет нас перед рамкой металлоискателя, в окружении небольшой взволнованной компании. На этот раз она не собирается повторять свою ошибку и выходить замуж за низкорослого еврея. Дантист — высокий, светловолосый мужчина, несомненный северянин. Рядом с Джеком он смотрится как полярный медведь рядом с коалой. Впрочем, я всегда предпочитала маленьких.

Наше прибытие встречают удивленно, но с несомненным облегчением.

— Слава Богу! — Каролина хватает Уильяма за руку. — Что стряслось? Эмилия, что ты… Впрочем, не стоит. Идемте. Нас ожидали в пять.

Я смотрю на часы. Одиннадцать минут шестого.

Каролина, ее скандинав (или исландец) и немногочисленные гости бегом минуют рамку металлоискателя. Свободной рукой Уильям покорно машет нам. Когда вся компания скрывается в лифте, мы с Джеком облегченно падаем друг к другу в объятия.

— Идем отсюда, — говорит он.

Генри везет нас обратно, к дому Каролины, чтобы забрать чемоданчик, который Соня собрала для Уильяма и оставила в коридоре. Мы не говорим, куда поедем потом, поэтому я прошу Генри остановиться на Семьдесят шестой улице. Названия парковых ворот используются в речи весьма редко. Только благодаря Уильяму я знаю, что эта брешь в каменной стене — один из немногочисленных входов, что названы не в честь какой-либо профессии либо призвания (Ворота ученых, моряков, изобретателей, инженеров, художников). Это — Детские ворота.