Мало того, Вильскому приходилось сиротливо переминаться с ноги на ногу перед запертой дверью в надежде, что та откроется. Но в лучшем случае ему что-то выкрикивали из-за двери, а внутрь не пускали. И тогда Евгению Николаевичу приходилось подниматься на очередной этаж, а потом – еще на один. И так до того момента, пока не зазвонит будильник.

В ночь после визита к Левчику во внутреннем доме Вильского появился еще один этаж, поднимаясь на который Евгений Николаевич точно знал, что там он встретит Владимира Сергеевича Реву. Так и получилось. Печальный Вовчик стоял перед другом в школьном костюме, трещащем по всем швам, и из нагрудного кармана торчал алюминиевый цилиндрик с нитроглицерином. «Я умер», – просто сказал Владимир Сергеевич и обнял товарища.

«Неужели Вовка?» – в ужасе проснулся Вильский и схватился за сердце: оно колотилось, точно после стометровки.

– Еще рано, – недовольно простонала жена и накрылась с головой одеялом.

«Или поздно», – подумал Евгений Николаевич, но никаких конкретных действий предпринимать не стал и долго ходил по квартире, поглядывая на телефон: зазвонит – не зазвонит.

Телефон упорно молчал. «Значит, все в порядке», – обрадовался Вильский и со спокойной душой отправился на работу.

И все-таки сон оказался в руку. В обед Евгению Николаевичу позвонили с проходной института и попросили спуститься.

Свою старшую дочь Веру Вильский увидел издалека: она стояла к нему спиной, прижавшись лбом к холодному стеклу вестибюля. «Желтая!» – екнуло в груди Евгения Николаевича, и ему сразу же захотелось вернуться обратно в лабораторию.

– Вас ожидают, – кивнул в сторону Веры словоохотливый вахтер, спутав все планы Вильского.

– Ну, здравствуй, Вера Евгеньевна, – с присущей ему иронией поздоровался Евгений Николаевич с дочерью. Вера заплакала. – Что-то случилось? С мамой? – осторожно поинтересовался Вильский, но дочь отрицательно покачала головой. – Давай поднимемся, – предложил он Вере.

– Не надо, – отказалась она. – Я на минуту. Деда прооперировали.

– Что с ним?

– Я точно не знаю, они ничего толком не говорят. Но он какой-то странный.

– В смысле – странный?

– Ни на что не реагирует, – как смогла, объяснила отцу Вера.

– А когда его прооперировали?

– Позавчера.

– Позавчера? – удивился Евгений Николаевич. – А почему ты говоришь мне об этом сегодня? Вы что, не могли сообщить мне раньше?

Вера всхлипнула.

– Я не понимаю, – схватил ее за плечи Вильский. – Точнее, я понимаю, но у меня не укладывается в голове, на каком основании вы взяли и лишили меня права знать, что происходит в моей семье!

– Бывшей семье, – сквозь слезы огрызнулась Вера.

– Бывших семей не бывает, – заорал Евгений Николаевич и ударил кулаком по подоконнику. – Не бывает бывших родителей, бывших детей, бывших жен.

Вера посмотрела на отца с нескрываемым изумлением.

– Бывших жен?

– Да, и жен тоже. Ты можешь расстаться, разлюбить, полюбить другую, но та, первая, все равно часть тебя. Кто дал ей право вычеркивать меня из вашей жизни? Кто-о?

– Мама здесь ни при чем… Это она настояла, чтобы я пришла.

– А кто тогда? – побледнел Вильский. – Отец?!

Вера кивнула.

– Что я сделал? – Евгений Николаевич пытался сдержаться, но у него ничего не получалось. – Что я сделал, черт побери?! Можешь ты мне ответить? Можешь ты мне ответить, почему он меня так ненавидит?

– Он тебя любит. – Вера с опаской коснулась отцовской руки.

– Лю-ю-ю-бит? – не поверил своим ушам Вильский. – Да будь ты кем угодно, с кем угодно – разве бы я от тебя отказался?! Разве бы мог сказать, что ты для меня умерла?

– Папа, – с трудом выдавила из себя Вера Вильская. – Давай не будем сейчас. Давай поедем. Какая уже разница? Он умирает…

– Это еще бабушка надвое сказала, – прорычал Евгений Николаевич и буквально выволок дочь из вестибюля на улицу.

В такси Вильские ехали молча, не глядя друг на друга, но Вере казалось, что вот сейчас, когда рядом отец, все может сложиться по-другому, потому что он мужчина, его послушают, он расставит все и всех по своим местам и заставит врачей, избегающих смотреть в глаза родственникам пациентов, объяснить, что же происходит на самом деле.

Изредка она посматривала на Вильского, но тут же опускала глаза, чтобы невольно не разрушить предельную сосредоточенность, которая легко читалась в его лице. Вера хотела верить, Евгений Николаевич – надеяться, но Бог распорядился так, как счел нужным. В живых Николая Андреевича они не застали: он умер на руках у своей невестки – Женечки Швейцер, так и не придя в сознание.

Домой к Кире Павловне поехали все вместе. Женечка избегала смотреть на бывшего мужа, но любопытство брало вверх, и она нет-нет да посматривала на жующего свои рыжие усы Вильского. Евгения Николаевна ждала, что тот спросит, как умер Николай Андреевич, отчего, какими были его последние слова, но тот упорно молчал и все время перекладывал сумку с отцовскими вещами из одной руки в другую.

Наконец Женечка не выдержала и обратилась к бывшему супругу:

– Женя… Николай Андреевич…

Вильский затравленно посмотрел на Евгению Николаевну.

– Желтая, что бы ты мне сейчас ни сказала, это неважно… Мне правда неважно, отчего он умер, кто его оперировал и почему он не пришел в себя после наркоза. Отца больше нет. И я жалею только об одном, что не нашел в себе силы прийти к нему раньше: обида не пустила. Поэтому скажи мне только то, что по-настоящему нужно. Он говорил с тобой обо мне?

Евгения Николаевна кивнула.

– Что?

– Женя, Николай Андреевич хотел встретиться с тобой. Даже со мной советовался: не буду ли я возражать против вашего примирения. Никто же не знал, что так получится. А когда его увозили на «Скорой» в больницу, сказал: «Не хочу, чтобы Женька меня таким видел. Вот в себя вернусь, пусть приходит».

– А перед смертью?

– Это были его последние слова, Женя. Он так и не пришел в себя после операции.

Дверь Вильским открыла сухонькая Анисья Дмитриевна. Увидев внука, она охнула, а потом закрыла рот двумя сложенными домиком руками. Наступил час, которого этого женщина ждала несколько лет, но наступил так не к месту, не вовремя. Вместо радости примирения семью ждала горечь разлуки. И снова испытать ее они должны были не в полном составе.

– Вот так вот, – прошептала внуку Анисья Дмитриевна. – Теперь, значит, мой черед.

– Хватит вам, Анисья Дмитриевна, – замахала на нее руками зареванная Женечка Швейцер и пропустила вперед Веру.

– Меня не отдавайте, – строго-настрого наказала бабушка Вильского и неожиданно ловко для своего возраста юркнула на свой пост.