Утром Любовь Ивановна обнаружила, что не знает, где искать Вильского. Перебрав в памяти все детали их разговора, она не нашла ни одной зацепки, которая подсказала бы ей, где, собственно, находится царский подарок, столь неудачно преподнесенный ей вчера мужем.

«Какая же я дура! – расстроилась Любовь Ивановна, взвесив все «за» и «против». Еще вчера она была готова упрекать мужа в эгоизме и черствости, но сегодня желание Евгения Николаевича жить для себя, а не для детей показалось ей единственно верным. – Осталось только подождать до понедельника! – успокаивала себя Люба, представляя встречу с Вильским. – А если будет поздно?!» – вдруг встрепенулась она, помня о том, с какой решительностью Евгений Николаевич расставляет все точки над «i».

Пожалуй, первый раз в жизни Любовь Ивановна Краско оценила преимущества собственной должности. В отличие от остальных сотрудников НИИ, она имела доступ к информации, которой не всегда может похвастать пресловутый отдел кадров. Речь шла о персональных данных нынешних и бывших сотрудников, которые Любовь Ивановна хранила на всякий случай, и даже не у себя в кабинете, а в небольшой школьной тетрадке. Наконец-то случай представился.

Люба нашла домашний телефон Льва Викентьевича Ревы, переписала его и, зажав бумажку в кулаке, спустилась на вахту.

Трубку взял хозяин, естественно, недоумевающий, кто может звонить ему в воскресный день в половине восьмого. «Не иначе что-то случилось», – подскочил Левчик в постели, услышав телефонные трели, раздающиеся на всю квартиру.

– Это Краско Любовь Ивановна, – вместо «доброе утро» произнесла Люба. – Женя пропал.

– Не понял? – растерялся Лев Викентьевич.

– Это Любовь Ивановна Краско, – спокойно повторила Люба, – жена Евгения Николаевича Вильского.

– А-а-а, – наконец-то до Левчика дошло. – Чем могу быть полезен? – Лев Викентьевич хотел было произнести «Любовь Ивановна», но вовремя одумался.

– Женя вчера вечером ушел из дома и не вернулся. Я подумала, возможно, вы знаете, где он.

– Я не знаю, – уклончиво ответил Левчик, заметив, что с постели поднимается Нина. – Я должен подумать, прежде чем давать консультации по данному вопросу. Как вас найти, я записываю, – понес Лев Викентьевич и для отвода глаз взял в руку карандаш.

– Это кто? – Нина подошла к мужу.

– Юрист, – зажав трубку, ответил Левчик.

– Юристка? – Нине послышался женский голос, и Лев Викентьевич кивнул головой в знак согласия.

– А вы не пробовали искать нашего сотрудника у него дома? – Левчик замахнулся на жену рукой, показывая, что та мешает ему разговаривать.

– Вы имеете в виду новую квартиру?

– Да, – важно произнес Лев Викентьевич. – Именно это я и имею в виду.

– Я не знаю, где она находится, – сообщила Левчику Люба. – Возможно, вы знаете ее адрес?

Лев Викентьевич вспомнил вчерашний разговор в гараже, ссору с Вильским, историю про «суприз», папку с документами, которую Рыжий бросил ему, обидевшись.

– Я думаю, что смогу вам помочь. – Левчик продолжал изображать официальное лицо. – Подождите минуту, я должен взглянуть на документы.

Ровно через три минуты Любовь Ивановна Краско записывала адрес, по ходу определяя маршрут: от того места, где она сейчас находилась, до квартиры было десять минут пешком.

На встречу с Вильским Люба собиралась с особой тщательностью. Обычно Любовь Ивановна быстро принимала решение, в чем пойти, потому что выбор изначально был невелик. А сегодня она с удивлением обнаружила, что в ее гардеробе появились вещи, о которых она раньше и мечтать не могла. «Почему же я их не надевала?» – изумилась Любовь Ивановна, перебирая обновки.

Этот же вопрос неоднократно задавал себе и Евгений Николаевич. Ему было с чем сравнивать: Желтая всегда наряжалась с упоением, превращая любую вещь на себе в произведение искусства. И Вера пошла в нее. И даже Нютька. А вот Люба – та была равнодушна к одежде, довольствовалась малым, не гналась за модой и безропотно носила годами одно и то же пальто. «Привычка во всем себе отказывать», – оправдывал жену Вильский и с упоением пытался нарядить свою Любку, чувствуя себя при этом Пигмалионом. Но Галатея Ивановна Краско не хотела перевоспитываться и хранила верность старым вещам.

«Теперь все будет по-другому», – пообещала себе Люба и опустошила добрую половину вешалок, сбросив старую, давно вышедшую из моды одежду на пол. Поддавшись порыву, она сделала это легко и красиво, но ровно через минуту пожалела о содеянном и присела на корточки, чтобы провести ревизию выброшенных вещей: а вдруг понадобятся?

Соблазн достать из лежащей на полу кучи что-то по мелочи (юбку, свитер, блузку) был велик, но Любовь Ивановна удержалась и заставила себя подняться, чтобы не нарушить данное себе слово начать новую жизнь в новой квартире с чистого листа. При этом чувство жалости к отслужившему свое гардеробу Любу не оставило, и тогда она отыскала ножницы и начала торопливо кромсать вещи, при взгляде на которые предательски сжималось сердце. «Надо было отдать кому-нибудь!» – спохватилась Люба, но было уже поздно.

«Вот и хорошо!» – усмехнулась Любовь Ивановна и разбросала обрезки по полу. Она чувствовала, ей давно следовало бы выйти из комнаты, но какая-то неведомая сила удерживала ее здесь, не выпуская в мир, который наконец-то пообещал ей быть ласковым и доброжелательным.

Наверное, дело в Юльке, догадалась Люба. Внутренне она никак не могла сделать выбор, который от нее требовал Вильский: «или – или». Невыносимое противопоставление, противоестественное и мучительное! Любовь Ивановна сознательно пыталась воскресить в сердце все обиды на дочь, но они, как нарочно, прятались в тени воспоминаний, греющих душу. Их было немного, но они были! Люба вспомнила Юльку маленькой, когда та смешно коверкала слова и засыпала только при условии, что мама будет держать ее за руку. Теперь точно так же отходил ко сну ее внук. Любовь Ивановна почувствовала себя предательницей.

«В конце-то концов! – возмутилась Люба, сбросила туфли и прилегла на кровать. – Не пойду никуда!» – решила она и почувствовала странное облегчение.

Она с наслаждением вытянулась и замерла. Попыталась вернуть ощущение приятной невесомости, в котором провела половину сегодняшней ночи, но вместо этого над ее головой образовалась плотная атмосфера ожидания, которая сгущалась с каждой минутой. «Что-то не так», – поняла Люба и открыла глаза: по потолку медленно ползала большая и жирная муха. «Муха, муха, цокотуха… – вспомнила Любовь Ивановна знаменитые строчки. – Муха по полю пошла, муха денежку нашла»… Дойдя до слова «самовар», Люба обнаружила, что дальше не помнит. Она попыталась повторить отрывок с самого начала, но безуспешно. Больше пытаться не стала: просто лежала и смотрела, как муха медленно передвигается по потолку.

Устав наблюдать за насекомым, Любовь Ивановна уснула. И снова к ней во сне приходил Иван Иванович и разговаривал с ней голосом Вильского, и Люба никак не могла понять почему и просила Ивана Ивановича говорить нормально. А тот только обещал, но ничего не делал, только улыбался и многозначительно закрывал глаза. Даже во сне Любови Ивановне было ясно, что от покойного мужа ничего не добьешься. «Уходи тогда!» – рассердилась на Краско Люба и замахнулась. «Сама уходи!» – не остался в долгу Иван Иванович и ущипнул бывшую жену.