3

Главное не сделать дело, главное — правильно доложить его начальству.

Стаунлафер поневоле за двадцать лет службы разным большим людям, из коих лишь двое радели за дело, а остальные считали дело либо развлечением, либо трамплином к следующей должности, либо источником дохода — научился докладывать.

Граб элс Штесшенжей, выслушав доклад, скривился:

— Так мы не сможем получить этих зверушек?

Это было всё, что он услышал. Из двадцати минут подробного доклада. Элс Жерресшерзер, впрочем, привычно удержал лицо, не ожидая ничего другого.

Но тут вдруг в разговор влез элс Зейсшенсен, всегда до того молчавший. Странным жеманным голосом он вопросил:

— Так этот Дорант, должно быть, из НАШИХ?

Стаунлафер едва не подскочил на месте, потрясённый внезапной догадкой. Всё вдруг встало на свои места: и благосклонность элс Штесшенжея к визенграбу, и долгие их «совещания» в адмиральской каюте, где обитал граб, и безделье элс Зейсшенсена, необъяснимое в рамках обычного отношения их общего патрона к подчинённым.

Мужеложство в Гальвии не поощрялось так же, как и в других странах, кроме стран единобожников. Но вот именно в Гальвии на него закрывали глаза. Особенно на флоте, понимая, что сотням здоровых мужиков, набитых на палубы как сельди в бочках, несмотря на огромную физическую нагрузку, нужна разрядка.

Среди дворян, впрочем, это было не принято. По крайней мере, не принято демонстрировать.

Но все всё понимали, и относились снисходительно. В конце концов, дворянские браки же не для любви, а для наследников. Законных наследников, кто бы на самом деле их ни производил жёнам дворянства.

А кто с кем что делает в альковах по ночам — это же их личное дело, правда?

Хоть бы даже и мужчины с мужчинами.

Стаунлафер, далёкий от подобных наклонностей, едва не поёжился, представив граба элс Штесшенжея, тучного и рано полысевшего, в постели с визенграбом элс Зесшенсеном, которому и двадцати не было, кудрявым и хорошо сложённым. Это как если бы юную деву подложить отвратительному старику, подумал он.

И тут же, сказав себе: «не моё дело», сконцентрировался на том, чтобы удержать контроль за выражением лица и движениями тела.

На все эти мысли и реакции ушло у него не больше двадцати биений сердца, за которые граб элс Штесшенжей успел повернуть голову к своему любовнику и приподнять левую бровь:

— Вы полагаете, друг мой?

— Судите сами, — ответствовал элс Зейсшенсен, — Император — в возрасте эфеба[36],Дорант— муж опытный, сильный и, как вы могли видеть, привлекательный. — Граб при этом скривился. — Не мне вам рассказывать, как опытный муж может соблазниться — и соблазнить — эфеба.

— И что нам с этим делать? — Спросил граб, глядя на элс Зейсшенсена с интересом.

— В Империи это запрещено, — пояснил стаунлафер. — С простых людей сдирают кожу, дворян вешают. Обоих.

Ему было приятно видеть, как вздрогнули оба.

Граб элс Шстесшенжей, как и ожидалось, сориентировался первым:

— Как мы можем это использовать?

Элс Зейсшенсен пожал плечами:

— Очевидно, надо ославить Доранта публично.

— Как именно? Мы не можем делать подобные заявления.

— Ну, у нас же есть здесь свои люди.

Граб, против ожидания стаунлафера, показал себя человеком рациональным:

— И ты хочешь сказать, — он не удержал корректное «Вы», — что гильдмайстер Ронде, который у нас тут единственный человек, более или менее действующий в наших интересах, захочет рисковать, обвинив своего Императора в неодобряемых наклонностях? — В голосе граба зазвенело неприкрытое презрение. Каким бы он ни был в отношении подчинённых, дураков среди них он не любил.

— Зачем же? Мы ведь можем воспользоваться слугами? — Ответил бесстрастно визенграб. — Пусть наши слуги поговорят со слугами гильдмайстера, а те, уверяю тебя, — элс Зейсшенсен вернул фамильярное обращение, — не замедлят разнести то, что нам нужно, по всему городу.

Элс Штесшенжей прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Потом вдруг выпрямился и пронзил стаунлафера острым и требовательным взглядом:

— Да. Так и сделаем. Стаунлафер, вы займётесь.

1

Аиллуо не смеются над другими. Аиллуо не смеются и над собой.

Аиллуо — воины, их должны уважать враги, а значит, должны уважать и соплеменники.

Уаиллар же не только воспринимал себя теперь как жалкого уолле, которого не стыдно осмеивать, но почему-то испытывал от этого странное удовольствие.

Ох, он же гордился тем, что был великим воином! Воином, которому давно не было равных в клане!

Военным вождём, которому Великий Вождь постоянно доверял возглавлять Походы Чести.

Военным вождём, который постоянно приводил из этих походов целых и невредимых воинов аиллуо, ушедших с ним, потому что он Точно Знал Всё, Что Касается Войны.

Теперь ему это было смешно. Потому что теперь он Точно Знал, что всё, что было известно ему про войну раньше — была чушь, ложь, ерунда, основанная на опыте мелких стычек, а не на знании настоящей войны.

Теперь он точно знал, на личном, собственном опыте, совсем другое.

Во-первых, он увидел, что аиллоу многокожих, где держали его жену, действительно громадно по сравнению с аиллоу его клана. И что там живёт куда больше многокожих, способных сражаться (и даже если не считать круглоухих не-воинов и самок), чем вообще есть в его клане воинов.

Во-вторых, он узнал, испробовав на собственном опыте, что оружие многокожих значительно превосходит всё то, что Старейшие из аиллуо дозволяют использовать воинам.

Да рубит оно любое ааэ, если правильно ударить, и нет от этого защиты.

В-третьих, он узнал, что скорлупы, которые надевают на себя многокожие для битвы, нельзя пробить ни ааэ, ни метательными ножами.

А главное, узнал он, что громотрубы многокожих убивают воинов аиллуо мгновенно и неотвратимо.

А ещё важнее, что он научился пользоваться этими громотрубами.

А самое важное было — что ему это позволили, когда он показал, что не враг многокожим.

И с тех пор жизнь его изменилась резко и навсегда.