и плывущим под ее кормой, и он уснул в жидкой подвижности вожделения, и ему приснились рыбы, которых он на прошлой неделе видел в океанариуме вместе с Аврил, и большая змеевидная игла-рыба изгибала хвост вопросительными знаками. При первых утренних лучах Мелисса спустилась вниз. К тому времени он уже встал и натягивал брюки. Она помедлила, совсем ненадолго, на какой-то вдох-выдох, и в этой первой чистоте утра они потянулись друг к другу изнутри себя, одними взглядами. Она увидела его по-настоящему, целиком – как возможность. Она окутывала его взором, и он это чувствовал. Он мог бы пойти к ней, прямо тогда. Но он не мог шевельнуться, и лишь смотрел на нее с безмолвной просьбой: запомни. А потом мгновение миновало.

– Доброе утро, – сказала Мелисса и пошла разогревать молоко для Блейка.

11

Инициация

Трепет белых лент на ветерке вокруг забегаловки «ТМ Чикен». Полиция на дороге. Песня сирен. В остальном затишье. Воздух был медлителен. Солнце казалось неуместным. Этой ночью улицы ощутили, что их покинул мальчик. Его кровь хлынула вниз, его душа устремилась вверх. В первые часы никто не знал, кто он, – кроме тех, кто его потерял, и, в меньшей степени, тех, кто убил. К утру это знали все. Его звали Джастин. Тот самый, который не умел петь, который распял песню «Angels» на школьной сцене.

Женщина на углу говорила:

– Я никогда не хожу в тот парк. Теперь вы понимаете, почему я никогда не хожу в тот парк.

Другая:

– Они гнались за ним, точно свора собак. Звери. Они – звери.

Можно было узнать всю историю, просто пройдя по улице. Чуть дальше, у церкви:

– Это сын Паулины, младший.

На следующем повороте:

– Он побежал в эту забегаловку за помощью…

– …Скорая приехала слишком поздно…

– …Всего тринадцать лет…

– Я так зла. Я так зла, – говорила одна из матерей, прислонившись к забору, одна рука – на коляске, позади – вспышка ранних белых роз. – Когда я услышала эту новость, мне оставалось только молиться.

– Да. Да, – отозвалась другая.

– Сами знаете, какие это молитвы. Я и молилась, и проклинала. Бог так жесток. Почему он это допустил? Моя вера пошатнулась.

– Это должно прекратиться.

– Слишком много наших детей умирает.

А случилось вот что. У Джастина был старший брат Итан, маяк Джастина в этом мире. Так было всегда. Куда бежал Итан, туда бежал и Джастин. Когда Итан мчался на своем велосипеде по парковой дорожке к перекрестку, Джастину хотелось делать то же самое, хотя колеса у него были меньше, а ноги – короче. Ему хотелось быть таким же высоким, как Итан, таким же быстрым, как Итан, таким же крутым, как Итан, носить кепку козырьком набок, как Итан, а джинсы – так же низко на бедрах, и ходить так же: размашистым, мягким, кошачьим шагом, в аккуратных, гладких кроссовках, осторожно ступающих по тротуару, знающих каждый поворот и трещину своих владений. Наблюдая за ними, Паулина всегда беспокоилась. Она знала, что ее власть имеет свои пределы, что Джастин всегда пойдет с Итаном, всегда последует за ним. Итан не оправдал ее надежд и не закончил школу, так что теперь вся надежда в отношении сыновей сосредоточилась на Джастине, который всегда был добрым, способным, трудолюбивым, хорошо учился; Паулина представляла, что однажды он станет адвокатом или преподавателем, высоким и гордым, в элегантном костюме. Итан любил тусоваться с уличными мальчишками, которые тоже не закончили школу, которые курили на углу в лунном свете, во двориках возле своих квартир, на опустевших детских площадках, мальчишками без определенных занятий. Кое-чем они, правда, занимались, но это были темные делишки. Они продавали траву, толкали дурь. Они шли к «феррари» таким путем, а не другим, праведным, который был слишком труден, слишком долог, требовал слишком больших компромиссов. В этой жизни была своя иерархия, были враждующие районы. Сунешься в Далвич – пиши пропало. Нельзя лезть в Пекхэм, в Камберуэлл. Между этими юными районными армиями случались стычки с участием серебристых лезвий, а иногда со стрельбой. И этой ночью произошло именно такое столкновение – в парке рядом с библиотекой, напротив кафе «ТМ Чикен», что между тату-салоном и парикмахерской, недалеко от Парадайз-роу. Потому что Итан и его команда некоторое время назад повздорили с какими-то людьми из Кэтфорда насчет пистолета: Итан попросил Джастина спрятать этот пистолет, Паулина нашла его и отнесла в полицию, а там выяснили, кто владелец. И теперь команда из Кэтфорда жаждала крови, а конкретнее – крови на руках своей новенькой и самой молодой участницы, четырнадцатилетней девочки, которая еще не прошла полную инициацию, то есть не совершила ничего достаточно плохого.

После того разговора насчет пистолета (происходившего из Беркшира, где имеется оружейный завод), Итан позволил Джастину несколько раз потусоваться с ним во внутреннем дворе после школы, пока мать еще была на работе. Но обычно он говорил младшему брату – нет, тебе надо слушаться маму, иди делай уроки. В этот вечер Итан тоже отказал брату, стоя перед зеркалом в своей комнате, надевая кепку и клепаный ремень, оценивая свой облик в целом, чтобы понять, выглядит ли он достаточно сурово. В зеркале он видел Джастина: тот сидел на кровати, еще в своей белой школьной тенниске и черных школьных брюках, и говорил: не, я хочу с тобой. Джастину нравилось это ощущение: что он – младший напарник Итана в тусовке. Ему нравилось, что все зовут его Малыш, но обращаются с ним, как с большим. А еще его звали Поющий Профессор, потому что он очень много учился, очень любил петь и слушать музыку, всевозможную музыку, особенно мамины старые пластинки с соулом. Ладно тебе, давай я тоже пойду, сказал Джастин. Нет, повторил Итан. А я все равно пойду. Ты не можешь мне запретить. Я могу ходить где захочу. Тогда Итан сказал: нет, приятель, ты лучше оставайся тут, я не шучу, усек? Оставайся тут. А я скоро приду, ясно? Ясно? Ясно, ясно, ответил Джастин и пошел в свою комнату переодеться в джинсы и желтую футболку, свою любимую: он чувствовал, что эта футболка сейчас в самый раз, потому что он, конечно же, пойдет сегодня вечером в парк, что бы там ни говорил Итан.

Джастин ощущал, что уже почти достиг того возраста, когда сможет стать Итану ровней, а слово Итана будет почти равноценным его собственному слову. К тому же его что-то встревожило, интонация Итана, вот прямо сейчас, этот внезапный испуганный отблеск в его глазах. Итан еще раз бросил взгляд в зеркало – последний, долгий, и на всякий