– Что я, совсем спятил, что ли?

Он подождал товарищей, пропустил вперед Колина с Джон-Томом и последовал за ними куда более размеренной походкой.

– Мы находимся в скале, – объявил Клотагорб, первым заметивший, что деревянный свод над головами сменился каменным. – Выходит, эта крепость значительно больше, чем выглядит снаружи. Интересно, кто построил ее и когда? Наружные стены воздвигнуты сравнительно недавно, однако сие сооружение восходит, насколько я могу судить, чуть ли не к доисторическим временам. То, что снаружи, для него – как маска.

– Хозяин, я что-то слышал, – сообщил Сорбл. Путешественники мгновенно приготовились к схватке.

– Сколько их там? – справился Мадж.

– Я слышал не шаги, – отозвался филин, – а что-то вроде песни.

– Куда? – спросил Джон-Том у Сорбла.

Коридор впереди раздваивался. Мрачный тоннель справа уводил вниз и производил не слишком благоприятное впечатление. Тот, что ответвлялся влево, был освещен одним-единственным факелом. Джон-Том испытал громадное облегчение, когда филин кивнул именно в ту сторону. Ведь с любым противником, каким бы он ни был слабым, легче биться на свету, тогда как в темноте приходится вдобавок сражаться с собственным страхом. Едва путники свернули в левый проход, тот звук, о котором упоминал Сорбл, стал отчетливо слышен всем. Даже Джон-Том и Талея с их несовершенным человеческим слухом различали его вполне отчетливо.

Впрочем, звук не столько слышался, сколько ощущался, проявлял себя скорее как вибрация. Юноша прикоснулся кончиками пальцев к стене. Да, камень вибрировал. По-видимому, звук порождало некое устройство, ибо ни одно живое существо на такое просто не было способно.

– Мы уже близко, хозяин! Совсем близко! – крикнул Сорбл, мечась под потолком от стены к стене.

Проход повернул, и к вибрации и шуму прибавились высокий, на пределе слышимости человека, свист и еще один звук, который сильно смахивал на усиленный микрофоном голос флейты. Джон-Том подумал о том множестве звуков, какое способен воспроизвести хороший синтезатор, вспомнил, сколь богатым выбором тональностей и ключей обладает его дуара, но все же вынужден был признать, что в жизни не слышал ничего подобного. Эта могучая и печальная музыка как будто возмущала самое структуру мироздания.

Внезапно безо всякого предупреждения коридор расширился, и путники оказались в просторном шестиугольном помещении. Стены покрывали панели из лазурита и яшмы, а сводчатый потолок сверкал граненым хрусталем, в котором отражалось существо, находящееся в помещении. От него исходил столь яркий свет, что становилось больно глазам. Этот свет легко поглощал блики развешанных на стенах факелов; казалось, он с той же легкостью затмит и десять тысяч подобных огней. Прикрыв глаза руками и лапами – у кого что было, – путешественники старались определить размеры существа, вернее, предмета. Порождаемые им шум и вибрации проникали, как чудилось Джон-Тому, в его естество. Он слышал песню – точнее, ощущал ее – костями ног и сухожилиями рук. Эта песня не воспринималась ни болезненно, ни неприятно, она просто пробирала до глубины души; мелодия как бы вопрошала о чем-то, противоречила сама себе, вздымалась и опадала, словно морская волна, и ее постоянно перекрывали свист и многократно усиленный голос флейты.

То был, естественно, пертурбатор. Джон-Том ожидал увидеть нечто, исполненное величия и мощи, нечто такое, по чьему виду сразу можно сказать: да, оно в состоянии изменить целый мир посредством межпространственной икоты. Он ожидал, что пертурбатор будет внушительных размеров. Что ж, по крайней мере в этом ожидания юноши сбылись. Пертурбатор занимал почти все помещение, он казался одновременно весьма тяжелым и невесомым, едва ли не воздушным.

Джон-Том никак не ожидал этого – что пертурбатор окажется настолько красив, воистину прекрасен. Он висел в застоявшемся воздухе залы и пребывал в постоянном движении: менялся, преображался, трансформировался, модифицировался, выглядел то как цепочка соединенных друг с другом додекаэдров, то как разноцветный залп фейерверка. Каждая новая форма была безупречной, совершенной, хотя существовала всего лишь несколько секунд. Вот пертурбатор превратился в скопище наэлектризованных флюоресцирующих лезвий, вот стал чередой концентрических, серебристых с золотым отливом сфер, которые затем уступили место причудливому скоплению треугольников и квадратов, а те, в свою очередь, обратились в мириады крошечных сверкающих торнадо.

Потом возникла спираль наподобие той, какой изображают строение молекулы ДНК; она вращалась со скоростью тысячи оборотов в минуту и разбрасывала вокруг голубые и зеленые искры. Вот спираль исчезла, и появился световой конус, внутри которого сновали сверху вниз полосы различных цветов; достигая вершины, они вырывались наружу и взлетали в воздух сгустками сочных красок. Пертурбатор то сжимался, то расширялся, то съеживался, то вспучивался и не переставал петь свою песню, аккомпанируя себе свистом, музыкой флейты и аккордами, схожими с теми, что срываются с синтезатора. Это была живая фуга цвета и звука.

– Разрази меня гром, – прошептал Мадж, – за этакое представление не жалко и бабки заплатить.

– В древних текстах, – проговорил Клотагорб, – мне попадались описания пертурбатора, но все они основывались скорее на предположениях, чем на достоверных свидетельствах. – Чувствовалось, что волшебник потрясен не меньше, нежели его спутники. – Увидеть пертурбатор воочию…

– Здорово, – произнесла Дормас. – Повесить бы такую штуку над входом в конюшни!

– Красив, но опасен, – сказал Колин. – Он не принадлежит нашему миру. Чародей, ты снова прав.

– Никак опять предсказываешь? – спросила Дормас.

– Нет. По-моему, все мы чувствуем одно и то же. Он пробыл здесь слишком долго. Ему хочется на волю.

– Он что, разумен? – поинтересовался Джон-Том.

– Мой мальчик, на свете великое множество определений разумности, равно как и бессчетное количество вариаций разума. – Клотагорб хотя и погрузился в созерцание чуда, но не настолько, чтобы забыть о происходящем и не прислушиваться к разговорам товарищей, – Дабы перечислить их все, нужен чародей, более моего сведущий в тайнах нашего ремесла. Однако я согласен с моим мохнатым другом. Пертурбатор жаждет, чтобы его освободили, жаждет покинуть свою холодную темницу и продолжить путь сквозь пространство и время.

– Как его освободишь? – хмыкнула Талея, которая умудрилась той же ладонью, какой прикрывала глаза, откинуть со лба челку. – Я что-то не вижу ни веревок, ни цепей.

– Путы видимы далеко не всегда, моя девочка, – отозвался Клотагорб с улыбкой, то бишь с той гримасой, которая заменяла черепахе улыбку. – Всякая попытка удержать пертурбатор тем способом, на который ты, как мне представляется, намекаешь, заведомо обречена на неудачу. Это все равно что пытаться загнать в бутылку звезду. Здесь требуется иной подход. Необходимо что-то крепкое и одновременно едва ощутимое, как та сила, что объединяет составляющие материи, что-то такое, через которое не сможет прорваться даже пертурбатор.