– повидать мир, объездить как можно больше новых мест за год. Я стремилась прочь из круга. Хотела сделать то, чего никогда не делала моя мама. Хотела перейти от слов к делу. Я действительно воспользовалась несколькими рейсами из тех, которые она объявляла по громкой связи. Но чем дольше я путешествовала, тем больше и это казалось мне пустотой, болтовней. Я не вырвалась из петли, я только расширила радиус. По возвращении я ощущала себя ничуть не менее смущенной, бессильной и растерянной.

Я слышала, как люди утверждают, что у них в жизни, мол, есть миссия. Неужели можно так думать? Взять на себя смелость? Я искренне желала получить знак. Вернувшись домой из поездки, я часто навещала усадьбу дедушки, где теперь проживала семья с маленькими детьми. Они разрешали мне бродить вокруг сколько вздумается. Возможно, это место, со всеми его воспоминаниями, могло выпустить на свободу лучшее, что во мне было, дать мне ответ.

Однажды я взобралась на утес, который скрывал и все еще скрывает «M/S Bayard V», груженный прахом дедушки и бабушки, – утес, который дед нарек Дейр-эль-Бахри в честь величественных заупокойных храмов фараона Менхутепа и царицы Хатшепсут близ Фив. Поначалу я сидела, облокотившись спиной о гранит, и внимала голосу, который порой слышала в детстве, как будто надеялась, что сейчас он укажет мне дорогу. Однажды это место было моей архимедовой точкой опоры. Охватывая взглядом свое детское королевство с высоты птичьего полета, я ощущала себя повелителем мира. Отсюда, думала я тогда, отсюда я смогу перевернуть Землю.

Но сейчас – ничего не произошло. Я поднялась, уставилась на «С», которую дедушка выбил в граните, – она была такой же изящной и почти не стертой временем, только теперь полной воды – и змеилась к поверхности утеса, где он округлялся и нависал над Долиной Царей. Я нашла пенек прямо у поляны ландышей; я слушала пение птиц, которые теперь остались без скворечников-кораблей, и журчание ручейка у подножия утеса. Приятно пахло. Хвойная смола. Вереск. Мох. Я была пустынником, который удалился от мира, чтобы получить послание свыше. Я ждала. Огляделась, тщательно вглядываясь во все стороны света. Но и теперь ничего не произошло.

Я поплелась обратно, наклонилась и сорвала пару ягод черники, но они были гадкими на вкус, и я их выплюнула.

Он был разным – на вкус и на запах. Мука и тесто на запястьях, пот в подмышечных впадинах, когда он возвращался домой из пекарни рано поутру и укладывался рядом со мной на матрасе. Его губы, покрытые моими поцелуями, когда он ел хлеб с абрикосовым вареньем. Но я не помню ничего лучше, чем соленый вкус слез, которые катились у него по щекам в тот день. Я бы отдала что угодно, чтобы никогда этого не испытать.

Возможно, это не более чем стечение обстоятельств, возможно – мое страстное желание найти хоть что-то.

Получить ответ. Не знаю. Говард Картер искал пять лет, прежде чем обнаружил гробницу Тутанхамона. По пути назад я хотела срезать путь, пройдя по склону на обратной стороне пирамидального утеса. Там была молодая густая поросль, и сама горка плотно заросла мхом. Пока я карабкалась наверх, я поскользнулась и сорвала кусок мха. Под ним я разглядела контур. Я было подумала, что это естественные трещины в камне, потом – что я, должно быть, обнаружила ископаемые окаменелости. Но быстро поняла, что это иероглиф. Не трилобит, но скарабей. «Быть». Я осторожно сняла кусок мха побольше и открыла еще несколько иероглифов. Я сделала еще несколько выборочных проб в других местах, сняла ветки в плотном кустарнике и как будто смотрела сквозь вереск, мох и землю. Вся оборотная сторона утеса была испещрена иероглифами, высеченными в камне. Сидящие мужчины, быки, деревья, руки, посохи, ибисы, чаши, сердца, свитки папируса, замки, корабли – да-да, корабли – пчелы, звезды и многое другое. Здесь, неподалеку от дома, находилось заросшее маленькое святилище. Домовой храм. Я чувствовала себя в родстве с теми, кто плутал по джунглям в дальних странах и кто неожиданно натыкался на древние заросшие строения, как Боробудур на острове Ява или Та Прум в Анкоре. Мне ничего не оставалось, как рассмеяться от изумления. Вот почему я так часто видела, как дед спускается с утеса, закинув за плечи небольшой рюкзак. Еще и поэтому гранит разговаривал со мной, когда я была маленькая, – не только из-за бабушки на корабле, но и потому что весь утес был исписан. Он был здесь, на обратной стороне, с киянкой и целым набором зубил и выбивал иероглифы, создавал мозаику, которая превосходила даже дневники бабушки. Он занимался этим не менее двадцати лет. И он должен был делать это участок за участком прежде, чем уложить землю, мох и вереск обратно на место. Я понятия не имела, что там написано. И не хотела выяснять. Я знала самое существенное: там что-то о любви. Он сделал это ради бабушки.

Когда все уже сказано, остается только письмо и любовь.

Я заметила, что внутри меня что-то шевельнулось. Пульс жизни. «Быть». С того самого удара молнии много лет назад я искала – искала, сама не знаю что. А оно оказалось здесь – прямо передо мной, в центре моего детства.

Это послание, хотя я его не понимала, проникло в меня и изменило меня больше, чем год путешествий по ряду экзотических стран. Оно выходило за пределы любых разговоров и размыкало замкнутые круги. Было на грани невозможного.

Мне было двадцать лет, и после посещения утеса я пребывала в состоянии некоей экстатической интуиции – я уже знала, что буду делать в будущем. Я подала документы в Национальную академию художеств. Я хотела работать в сфере графического дизайна, и прежде всего со шрифтами. Я никогда не забывала вид горящей «С», но, наверное, только сейчас поняла, что именно дедушка пытался сказать – о письме как о животворящем пламени в человеке. Я внезапно обрела уверенность: я найду другую письменность. Не иероглифы, но совершенно новый алфавит. Неистрепанные знаки. Пылающие.

XI

Я была с Артуром, и весна пролетела стремительно. Весна за окном не шла ни в какое сравнение с весной внутри меня. За пару месяцев головокружительное, заикающееся состояние, которое я звала влюбленностью, переросло во что-то, для чего у меня не находилось слов. Я несколько раз пыталась подобрать слова, но что-то подступало к горлу, и мне хотелось разрыдаться. Все слова вылетали разом, слишком быстрые, слишком резкие. Я хранила молчание. Лучше