До сих пор не верится, что я еще жив. По крайней мере, мне кажется, что я жив. Каждый мускул, каждая косточка, каждая клеточка моего тела зверски болит, что недвусмысленно говорит мне, что я еще среди живых. Сейчас, когда я пишу этот последний журнал для вас, ребята, у меня остается еще одно важное дело, прежде чем я смогу вернуться домой. Но сейчас мне не хочется даже шевелиться. Даже водить пером по бумаге — и то больно. Я собираюсь немного отдохнуть, написать этот журнал, а потом собраться с силами для последнего рывка.

У меня болит не только все тело, у меня душа разрывается на части, когда я вспоминаю события минувших двух дней. Но мне нужно взять себя в руки и постараться все записать, потому что, как только это все окажется на бумаге, мне будет легче забыть.

Должен предупредить вас, что кое-что из того, о чем я буду рассказывать, я не видел собственными глазами. Эти дни были совершенно сумасшедшие, и я просто не мог быть везде одновременно. Но я постараюсь восстановить события как можно точнее со слов остальных. Ничуть не сомневаюсь, что все, что они мне рассказали, — правда. Так что садитесь поудобнее, набирайте полную грудь воздуха и держитесь — скачка будет бешеная.

Свой последний журнал я закончил на том, что мы спасли дядю Пресса, но нас тут же поймали люди, которых мы считали своими друзьями — Милаго. Их лидер, Реллин, показал нам огромную бомбу из Така, которой они собирались стереть Бедуванов с лица земли. Надо, чтобы вы понимали вот что. Милаго нам не враги, но они боялись, что мы постараемся помешать им воспользоваться этим ужасным оружием. И тут они правы. Если бы они взорвали весь запас, разрушения были бы чудовищные. И если бы у нас была возможность остановить их, мы бы это сделали. Так что мы оказались в странном положении дружественных врагов.

Они привели нас в ту самую хижину-госпиталь, где я уже бывал несколько раз, и заперли в ней, выставив у дверей охрану. Они сказали, что как только битва закончится, нас отсюда выпустят. Отлично. Если они взорвут эту бомбу, то нам просто некуда уже будет идти. Итак, мы четверо — я, Лура, Алдер и дядя Пресс — снова стали пленниками.

Как только мы оказались в хижине, дядя Пресс быстро огляделся по сторонам.

— Озы здесь нет, — сказал он. — Она, должно быть, где-то укрылась.

Вот черт. Мы не успели сказать ему, что случилось с Озой. Да и тела ее здесь уже не было.

— Что случилось? — тут же спросил дядя Пресс, будто почувствовав что-то неладное.

Лура кивнула в мою сторону и сказала:

— Она погибла, защищая его от Бедуванских рыцарей.

Ну, здорово. Как будто мне мало, что я чувствовал себя виноватым в том, что происходит сейчас, так ей еще надо было напомнить о том, какую роль я сыграл в смерти Озы. Но я не мог на нее сердиться, ведь Оза была ее матерью. У нее были все основания злиться на меня. Только несправедливо всю вину взваливать на меня. Все-таки Маллос и Бедуванские рыцари тоже имеют к этому кое-какое отношение.

Мы все воззрились на дядю Пресса, ожидая, как он отреагирует. Реакция его была несколько странной: он не показал, что опечален, просто кивнул, словно весть о смерти Озы была не более чем обычным фактом, который надо учесть. Видимо, он сознавал, что мы трое переживаем это гораздо сильнее, поэтому он положил рук на плечо Луры и сказал:

— Не грусти. Так и должно было быть.

Именно это сказала Оза перед смертью. Это что, девиз Странников? Если так, то он просто ужасный. Мне от этих слов легче не стало, да и Луре, я думаю, они ничуть не помогли.

— Всем отдыхать, — приказал дядя Пресс. — Завтра будет тяжелый день.

Он был прав — нам всем нужно было отдохнуть. Мы расположились в разных углах хижины, подальше друг от друга. Именно тогда я написал тот журнал, что отослал вам в последний раз. Лура и Алдер тоже писали. Мы все записывали свои приключения в качестве Странников, но, уверен, у каждого из нас был свой взгляд на то, что происходило. Не писал только дядя Пресс. Он улегся на одну из лавок и закрыл глаза. Я подумал: довелось ли ему хоть раз поспать с тех пор, как его поймали и отвели во дворец Бедуванов? Скорее всего, нет.

Я чувствовал, как в комнате нарастает напряжение. Может, у меня паранойя, но складывалось впечатление, что все остальные винят именно меня в том, что мы оказались в таком положении. Как только я поднимал глаза, Лура и Алдер тут же отводили взгляд. И я их не винил. Проиграв в уме события последних нескольких дней, я осознал неприятную истину — из-за меня положение на Дендуроне стало еще хуже. Если бы дядя Пресс не притащил меня сюда, его, может быть, не поймали бы рыцари. А значит, его не надо было бы спасать, и я бы не написал вам, чтобы вы прислали мне все эти вещи из дома. А если бы я не привез все это, то у Милаго сейчас не было бы возможности взорвать эту огромную бомбу. И если бы меня тут не было, Оза была бы еще жива, потому что… Если, если, если… Каждый раз, когда ты оглядываешься назад и говоришь «если», это значит, что ты в беде. Не существует никаких «если». Считается только то, что произошло на самом деле. И горькая правда заключается в том, что я запорол все возможности, которые у меня были. Даже когда я думал, что делаю что-то хорошее, все оборачивалось к худшему.

И в этот момент, словно подливая масла в огонь, начал пикать мой будильник. Я совсем забыл про него. Лура и Алдер встревоженно уставились на меня, они ведь и понятия не имели, что это такое. Дядя Пресс приоткрыл глаза и тоже взглянул на меня совершенно убийственным взглядом. Ни слова не говоря, я вскочил и кинулся в угол хижины. Там я сорвал с руки часы и выбросил их в отхожую яму. Думаю, это вполне надежное место, куда за ними никто не полезет. Свой армейский ножик я отправил туда же. Оглянувшись, я заметил, что все смотрят на меня. Это становилось невыносимым.

— Ну что вы смотрите? — крикнул я. — Да, я все испортил. Да, я притащил все это барахло из дома. Но это был единственный способ вытащить дядю Пресса. И ведь сработало, не так ли?

Никто мне не ответил. Они просто молча смотрели на меня, и меня это сводило с ума.

— И ни ты, Лура, ни ты, Алдер, меня не остановили, — добавил я. — Вы тоже пользовались всем этим.

— Но мы не знали, что этого нельзя делать, — тихо возразила Лура. — А ты знал.

С этим не поспоришь. Но я все еще был взбешен, поэтому выпалил:

— Я сюда не просился. Но у меня, кажется, не было выбора. Я не воин, как Лура и Оза. Я не рыцарь, как Алдер. И я не, я не… я уже не знаю, кем считать тебя, дядя Пресс, но уж точно я не такой, как ты! Не надо было тебе привозить меня сюда.

Я был готов подраться. Я хотел, чтобы они сказали мне, какой я слабак, и у меня был заготовлен хороший ответ для них — я бы согласился с ними. Я никогда и не старался казаться чем-то большим, чем обычный школьник из пригорода. То-то и оно. Я не революционер и не борец, и несправедливо обвинять меня в том, что я не оправдал их ожиданий. Я старался, как мог. И если этого недостаточно — что ж, очень жаль.