Дворецкий повел себя очень профессионально. Рослый элегантный пенджабец поприветствовал Первин и с должным почтением, которого она не дождалась от охраны, провел ее в дом. Шагая следом за дворецким по коридору, она учуяла запах табака, услышала гул мужских голосов за одной из закрытых дверей.

В просторной, скудно меблированной гостиной на ковре, среди россыпи картонных футляров сидела Элис. В руке она держала пластинку. Подняла глаза на Первин:

– Ох, наконец-то! Я рассматриваю пластинки, которые привезла. Ты что бы хотела послушать?

В голосе Элис сквозила преувеличенная беспечность, она как бы пыталась отрешиться от того, что узнала два часа назад. Первин задумалась, чем вызвана эта перемена, но все поняла, когда взглянула на веранду и увидела пучок светлых волос, торчавший над спинкой большого плетеного кресла. Леди Гвендолен Хобсон-Джонс слышала каждое их слово.

– Я должна поздороваться с твоей мамой, – сказала Первин, указывая на веранду.

Элис подмигнула.

– На твой страх и риск. Она сегодня в боевой форме.

Первин подошла к маме Элис – та баюкала в ладони недопитый бокал и смотрела в темноту сада.

– Добрый вечер, леди Хобсон-Джонс, – поздоровалась Первин, стараясь вложить в это формальное приветствие теплоту, которой на самом деле не ощущала. – Как прошел ваш первый день с Элис?

– Недурно, учитывая все обстоятельства. Присядьте ненадолго, ладно? – Тон у высокородной дамы был необычайно мягкий – возможно, секрет крылся в хрустальном сосуде у нее в руке. – Понятия не имею, чего это она сидит в помещении в такой погожий вечер.

– Ей хочется распаковать пластинки. Вам нравится ее коллекция? Когда водитель подвез меня к дому, я услышала музыку еще с улицы.

– Я всегда готова слушать Коула Портера. Но у Элис есть и другие пластинки – с совершенно ужасными, визгливыми, грубыми голосами. Эл Джонсон.

– Эл Джолсон, мама. Пора бы запомнить! – долетел из гостиной голос Элис.

– А где проводит вечер сэр Дэвид? – поинтересовалась Первин. – Случается ему спокойно отдохнуть в кругу семьи?

– Он не из любителей семейного круга, – ответила леди Хобсон-Джонс. – В данный момент он у себя в кабинете, беседует с незваными посетителями.

– С друзьями? – Первин вытягивала из нее информацию, стараясь как можно тщательнее это скрывать.

– Нет. С комиссаром полиции и его помощником. – Голос леди Хобсон-Джонс звучал пренебрежительно.

Первин захотелось узнать причину.

– Если они часто встречаются, может, и станут друзьями.

Леди Хобсон-Джонс вздохнула.

– Предыдущего комиссара, мистера Эдвардса, мы знали очень хорошо. Он был выпускником Международной лондонской школы. Комиссар Гриффит – из имперской полиции, просто продвинулся по службе.

Судя по аккуратному подбору слов, леди не считала Гриффита человеком особо достойным. Она продолжила:

– Одна надежда – что мистер Гриффит со своим опытом сможет погасить эту волну страшных злодеяний, захлестнувшую город. Сегодня ужасное преступление произошло буквально за углом, прямо в нашем районе!

Первин сообразила: если Элис упомянула при матери, что фирма ее отца представляет интересы Фаридов, разговор может принять неловкий оборот. Ведь она не имеет права обсуждать с чужими сложившуюся ситуацию.

– Я очень рада, что полицейские беседуют с вашим мужем. Было очень приятно с вами повидаться, но мне пора…

– Подождите. – Леди Хобсон-Джонс не чинясь отхлебнула из бокала, потом повернулась к Первин. – Вы ведь живете в колонии, где нет никого, кроме парсов, верно?

Мало того что Первин нервировала эта затянувшаяся беседа, она еще и не любила, когда ее рассматривают исключительно в свете ее религии.

– Да. В Бомбее религиозные общины вообще селятся компактно – не только парсы, но и индуисты, и мусульмане.

– И какой уровень преступности в вашем районе?

– Вряд ли кто-то его высчитывал. Но я не припомню никаких инцидентов. – Первин взглянула на собеседницу, которая вдруг выпрямилась в кресле, взгляд ее сделался сосредоточенным.

– Убеждена, у вас – никаких убийств! – заметила она с усмешкой. – Я сколько раз говорила мужу: в монотонных общинах куда безопаснее.

«В однородных», – подумала Первин. Именно это слово леди Хобсон-Джонс и хотела употребить. Но однородность действительно предполагает монотонность. Неужели леди Хобсон-Джонс хочет сказать, что, по ней, лучше бы Малабарский холм опять стал чисто английским?

– В Индии слишком много смертей. – Англичанка призадумалась. – Прежде всего, конечно, боишься заболеваний. Потом – террористов, которые ходят по домам и стреляют в людей. А теперь преступление совершили в бунгало, которое видно из нашего окна. Помните, мы вам его показывали?

Первин сдержанно кивнула.

– Мой муж сомневается в том, что это убийство из религиозной неприязни или по политическим мотивам. Я сегодня весь день наблюдаю за нашим задним двором, потому что нам не хватает охраны прикрыть все посты.

– Полицейские вместе с вашим мужем наверняка придумают эффективный способ вас защитить. – Первин пыталась говорить обнадеживающе. Ей вдруг стало ясно: главная причина поведения леди – страх.

– Ступайте к Элис, – распорядилась леди Хобсон-Джонс. – Скажите ей, что она никуда не будет выходить без сопровождения. Это не Белгравия. Она должна соблюдать ту же осмотрительность, что и вы.

В гостиной Первин застала подругу за разговором с двумя слугами – она давала им инструкции, как отнести наверх ее виктролу.

– Возьми с дивана последние пластинки, – обратилась Элис к Первин через плечо. – И прихвати свой бокал. Вон на подносе джин с лаймом, совсем свежий, специально для тебя сделали.

– Пойдем в твою комнату? – поинтересовалась Первин, беря в одну руку холодный бокал, а в другую – три пластинки.

– Нет! – ответила Элис, негромко пыхтя – она взбиралась по лестнице, нагруженная пластинками. – Я нашла этажом выше местечко еще получше и решила устроить там свой кабинет.

Оказалось, что речь идет об угловой комнате на третьем этаже, окна которой открываются в две стороны. Когда Элис дернула за цепочку и включила лампу и вентилятор на потолке, тысячи мотыльков и комаров тут же принялись биться о марлевые экраны. Летучих насекомых тут были тьмы – комната напоминала Викторию-Терминус в час пик.

– Давай, садись, – распорядилась Элис. – Мне столько тебе всего нужно рассказать! Но сперва заведем музыку.

Первин опустилась в ротанговое кресло, обвела комнату взглядом. После жизни в Калькутте у нее выработалась стойкая неприязнь к тесным помещениям. В некотором смысле эта каморка была похожа на комнату уединения в доме у Содавалла: узкая кровать и стол. Однако здесь все было мягким. Кровать была застелена покрывалом из набивного хлопка, сверху лежали вышитые подушки. Вместо металлического столика – письменный стол из розового дерева, на нем пишущая машинка и стопка математических книг. Один слуга уже расставлял пластинки в книжном шкафу, другой устанавливал на полу проигрыватель.

– Так хорошо, спасибо. – Элис взмахом руки отослала прочь