— Не только его мечты, — возразил Кристофер. — Но вы оба несправедливы к Эрни Громбеку. Может быть, он и из народа, но парень он неплохой и, говорят, обладает чутьем на хорошие книги. Другие терпят крах, а он процветает.

— И кроме того, это мы их пригласили, — добавила Полина.

— A-а, Эрни, привет! — воскликнул Спайсер. — Привет, Марион. Рад видеть вас!

— Эрни, — поздоровалась Анетта. — И Марион. Какой сюрприз! Я и не знала, что вы бываете в опере. Когда мы последний раз виделись, Эрни, ты был марксистом.

— Маркс нас всех подвел, — сказал Эрни. — Теперь остался только Потусторонний Мир. Марион склоняется к нему, а я — вслед за ней. Денежное дело. Полина предупредила тебя, Анетта, что мы тоже будем в театре? Я просил ее вам сказать.

— Я и сказала Спайсеру, — оправдалась Полина. — И положилась на него, что он передаст Анетте; он всегда такой обязательный. А больше я ничего не могла сделать, Крис купил ложу в самую последнюю минуту, а я изволь набивать ее гостями с бухты-барахты. Не могла же я лично всех обо всем уведомлять. Я перепоручила. Я ведь тоже работаю, знаете ли. Почему вы все меня вините?

— Ладно, ладно, успокойся, — сказали все. — Моцарт нас утешит.

— Гильда!

— Господи, Анетта! Я думала, ты в театре. Что-то случилось?

— Я и есть в театре, — ответила Анетта. — Просто сейчас большой антракт. Гильда, по-моему, я оставила включенный утюг в спальне, а детей обоих нет дома. Не могла бы ты сбегать взглянуть, а? Ключ под вазоном с розами.

— Ты невозможный человек, — сказала Гильда.

— Почему мне вдруг все это говорят? Или я просто раньше не обращала внимания?

— Я про ключ под вазоном, — пояснила Гильда. — Только и всего. Включенный утюг оставляют все. Схожу сейчас, конечно. Во что ты одета?

— Я в желтом шелковом платье — знаешь его? — с золотым кушаком, который более или менее маскирует живот, а в ушах серебряные серьги. Вид вполне ничего. Я бы даже сказала, что вид отличный. Полина приехала прямо с работы в своем сером костюмчике, и мне показалось, что я слишком расфуфырилась, но тут появились Громбеки, Марион в красных галифе, белой кружевной блузе, черной жокейской шапочке и при серьгах из фальшивых бриллиантов, и я почувствовала себя замарашкой. Так что, по-видимому, я одета как раз в пору.

— Как Спайсер себя ведет, хорошо? — спросила Гильда.

— Сама не знаю. Просто не знаю, и все. Он не одобрил, что я надушилась, а я сдуру сказала ему, что душусь для себя, а не для него. Это даже и неправда, я просто от неожиданности брякнула. Но он, по-моему, обиделся: он сел как можно дальше от меня, обычно-то мы, знаешь, сидим рядом, если есть возможность. Даже за руки держимся. А потом еще Эрни Громбек разозлил его своими разговорами про книги — что в твердых обложках плохо расходятся, что в бумажных получается выгоднее, ну и так далее, — а в конце и вовсе перевел разговор на мой роман, куда уж хуже.

— Как ты его назвала в результате? — спросила Гильда. — «Поверженная Люцифетта»?

— «Люцифетта поверженная», черт бы ее драл. Обо жди минуту, я еще монету опущу… Они думают, что я в дамской комнате. В театре на посещение дамской комнаты уходят часы, потому что дамы наряжаются во все самое лучшее. Эрни сказал, что хочет поторопиться с публикацией, чтобы книга вышла поближе к рождению маленькой.

— Это хорошо или плохо? — спросила Гильда.

— Бог его знает. Я сказала, что получается, мы спекулируем на ребенке, я думала, такое замечание понравится Спайсеру, но Спайсер сказал, чего уж тут жеманиться, надо выколотить из предстоящих родов побольше, всегда можно подгадать так, чтобы схватки начались прямо во время телеинтервью, и это привлечет ко мне внимание всех средств массовой информации.

— Это что, сарказм? — спросила Гильда.

— Не знаю, — ответила Анетта. — Совершенно не представляю себе. Я перестала его понимать. И поэтому не могу тебе сказать, хорошо или плохо он себя ведет. Знаю, что мне лично не очень-то весело, поэтому я и болтаю тут с тобой. Нервно как-то все. Гильда, мне теперь и вправду надо зайти в дамскую комнату, так что я прощаюсь. Проверь утюг, ладно? Я уверена, что он выключен, но все-таки мне будет спокойнее, если ты посмотришь.

— Знаю, знаю, не беспокойся, Анетта, — сказала Гильда. — Конечно, я забегу.

— Тут одностороннее движение установили, что ли, — сказал Спайсер, — или этот водитель везет нас кружным путем?

— Теперь одностороннее, — ответила Анетта.

— На самом деле ты понятия не имеешь, — сказал Спайсер. — Просто тебе хочется, чтобы все было мирно и гладко. Ну, не важно. Дай руку. Ты была права: Моцарт утешает. А ты заметила, объявлен концерт индийской музыки? Нет, конечно, тебя это не интересует. Ты, я думаю, предпочитаешь привычный тональный строй, восточная музыка до тебя не дойдет. А я постараюсь вникнуть, если найду время и если ты согласишься отпустить меня на час или два.

— Спайсер, — проговорила Анетта, — ты уверен, что все в порядке?

— Ну, сколько можно, ей-богу? Когда человека без конца спрашивают, все ли в порядке, это начинает действовать на нервы. Не могу же я все время смеяться и шутить, как тебе хочется. Спайсер, душа общества. По-моему ты многого не замечаешь. Ни одностороннего движения, ни индийской музыки, ни перемен во мне.

— Каких перемен?

— Все люди меняются. И нормально, когда жены и мужья замечают такие вещи, если они не эгоцентричны сверх всякой меры. Ну а уж тогда их ждут сюрпризы, и даже, может быть, неприятные.

По щекам Анетты скатились две слезы.

— О Господи! — вздохнул Спайсер. — Ай-яй-яй! Ну и мастерица же ты давить на психику. Сколько уже лет я это терплю?

— Наверно, так мне на роду написано, — сказала Анетта. — Быть невозможным человеком.

— Истины часто высказываются в шутку, — отозвался Спайсер.

— Мне сейчас совершенно не до шуток. И потом, от куда вдруг такой интерес к индийской музыке и астрологии? Мне это обидно. Вроде как я тут посторонняя.

— Господи Боже мой! Неужели у человека не может быть своих интересов в жизни? Собственных вкусов? Хоть уголок в мозгу для себя одного! Неужели всем надо де литься? Приводить все к общему знаменателю? При таких условиях никто долго не выдержит. Не думаю, что ты сознательно хочешь испортить отношения между нами, Анетта. Ты ведь слишком многим рискуешь. Смотри, мы были в опере, провели чудесный вечер, твой обожатель Эрни безостановочно плел тебе всякую ерунду, с чего это ты сидишь с таким унылым видом? Забилась в угол такси и проливаешь слезы, когда у тебя есть в жизни все, чего только может пожелать женщина. Ты беременна, я понимаю, но зачем же срывать злость на других?

— Прости меня, Спайсер, — сказала Анетта.

— Ладно. Давай поцелуемся, и — мир.