Единственный по-настоящему отличный бой, который Маноло Бьенвенида провел за весь 1931 год, состоялся в последний день в Памплоне, где он больше боялся публики и народного гнева за свои предыдущие трусливые выступления, нежели быков. Перед боем он даже попросил губернатора прислать полицию для защиты, но тот ответил, что никакой защиты не понадобится, если он просто покажет, на что способен. Каждый вечер Маноло висел на телефоне, по межгороду выслушивая новости о том, как бунтующие андалусийские крестьяне разоряют ранчо его отца, как под их топорами гибнут деревья, которые потом пережигаются на древесный уголь, как режут птицу и свиней, как угоняют скот; ранчо, которое даже не успели полностью выкупить — и он сам, кстати, сражался с быками, чтобы помочь погасить долг, — все больше и больше разграбляли в ходе пресловутой Аграрной реформы, а Маноло было на ту пору девятнадцать лет, и новостей о разрушении его мира с излишком хватало для постоянного беспокойства. Но памплонские парни и местные крестьяне тратили свои сбережения, чтобы увидеть бои с быками, а их-то и не было из-за трусости матадора, так что они не желали вникать в экономические причины, отчего да почему этот матадор не может сосредоточиться, почему он потерял интерес к своей работе; они до того яростно восстали против Маноло, настолько его перепугали угрозой расправы, что в последний день ярмарки он все-таки показал блестящее выступление.

Если бы существовал механизм дисквалификации, способный отлучить Каганчо от его прибыльного бизнеса, он, надо думать, почаще давал бы неплохие вечера. С одной стороны, его оправдание в том, что рискует-то он, а не зрители, но ведь они ему за это и платят соответственно; мало того, публика потому и протестует, что Каганчо отказывается идти на риск. Да, он уже получал ранения, но это всякий раз происходило по чистой случайности, например, из-за внезапного порыва ветра, который оставлял его неприкрытым, когда он работал близко к быку, которого счел достаточно безопасным. Подобные факторы ему не подвластны, и, возвращаясь на арену из больницы, он не подходит даже к безобидному быку, так как не может гарантировать, что очередная игра ветра не подбросит ткань или опутает плащом ноги, или он сам на него наступит, а то и бык вдруг ослепнет. Он единственный тореро, ранение которого меня порадовало; но это тоже не выход, потому что по возвращении из госпиталя он ведет себя хуже, чем до попадания на больничную койку. И все же он до сих пор получает контракты и грабит публику, потому что та знает, что стоит ему захотеть, как он выдаст безупречную и блестящую фаэну, модель идеального исполнения, и завершит ее великолепным убийством.

Лучший убийца на сегодня — это Никанор Вильялта, кто начинал с мошенничества, пользуясь своим ростом, чтобы перегнуться через быка, которого попутно ослеплял своей широченной мулетой, но сейчас он настолько улучшил технику, что — по крайней мере, в Мадриде, — убивает практически каждого быка в близком контакте, уверенно, грамотно, решительно и эмоционально, усвоив метод, как выиграть от волшебства своей левой кисти, чтобы действительно ею убивать, а не всего лишь показывать фокусы. Вильялта — пример незатейливой личности, о чем я говорил в начале этой главы. По уровню интеллекта, а также в беседе он уступит вашей двенадцатилетней сестренке, учись та в школе для умственно отсталых, зато любовь к славе и вера в собственное величие у него развиты настолько высоко, что на них можно вешать шляпу. В довесок к тому он обладает полуистерической храбростью, которая даст фору рассудочной отваге. Лично я нахожу его невыносимым, хотя любой, кто не возражает против тщеславной истеричности, найдет его вполне приятным в общении; вместе с тем со шпагой и мулетой в Мадриде он представляет собой самого храброго, надежного, результативного и эмоционального убийцу в современной Испании.

Лучшими шпажистами в мое время были Мануэль Варе по прозвищу Варелито, возможно, лучший убийца в моем поколении; Антонио де ла Аба, он же Сурито; Мартин Агуэро; Маноло Мартинес и Луис Фрег. Варелито был среднего роста, простодушный, искренний и результативный убийца. Как оно бывает со всеми убийцами среднего роста, ему постоянно доставалось от быков. Не успев до конца восстановиться после раны, полученной годом раньше, он оказался не в состоянии убивать в своем прежнем стиле на апрельской ярмарке 1922 года в Севилье, и толпа несколько дней кряду освистывала его неудовлетворительную работу. Он всадил шпагу в быка, но, когда повернулся к нему спиной, тот в ответ всадил ему рог чуть ли не в прямую кишку, разорвав внутренности. Почти такая же рана, какую весной 1930-го получил Сидни Франклин, но тот хотя бы оправился, а вот Антонио Монтес от таких повреждений погиб. Варелито был ранен в апреле, продержался до 13 мая. Когда его несли по кальехону в медпункт, зрители, лишь минуту назад вопившие оскорбления, взялись перешептываться, как оно всегда бывает после серьезной кохиды,[31] а Варелито, обернув к ним лицо, прокричал: «Что, добились своего? Добились, да? Довольны? Теперь уже все. Теперь точно все». С ним действительно было уже все, хотя сама смерть заняла целых четыре недели.

Сурито был сыном прославленного пикадора старой закваски, последнего в своем роде. Выходец из Кордовы, смуглый, худощавый и серьезный, с печальным лицом в минуты спокойствия и глубокой верой в матадорскую честь, он убивал классически, неторопливо и красиво, а чувство собственного достоинства не позволяло ему прибегать ни к преимуществам, ни к фокусам, ни даже отклоняться от прямой линии, когда он шел на сближение. Это был один из четверки новильеро, которые произвели фурор в 1923 и 1924 годах, а когда остальные трое — которые были более зрелыми, чем он, хотя и ненамного, — уже были произведены в матадоры, он прошел свою альтернативу в самом конце сезона, хотя его ученичество еще не было формально окончено, в том смысле, что, по идее, учиться надо бы до тех пор, пока не станешь в ремесле полным мастером.

Если на то пошло, ни один из этой четверки не прошел ученичество как подобает. Мануэль Баес, прозванный Литри, самый сенсационный из всех четырех, был вундеркиндом по части доблести и реакции, но храбрость его была безрассудной, а техника боя безграмотной. Это был невысокий, смуглолицый и кривоногий парнишка со смоляной шевелюрой, кроличьей физиономией и нервным тиком, который заставлял его подмигивать набегающему быку; но в течение целого года он успешно восполнял нехватку знаний собственной смелостью, быстрой реакцией и везеньем, а когда быки его подбрасывали — в буквальном смысле сотни раз, — он держался настолько близко к рогу, что у быка не получалось его хорошенько боднуть, так что слепая удача оберегла его от всех серьезных ран, кроме одной. Мы называли его корне де торо, «бычье мясо», и дата альтернативы, в общем-то, не играла особой роли, потому что он все равно сражался под влиянием нервозной смелости, которая не могла продлиться долго, а его неряшливая техника была залогом приближающейся катастрофы, так что чем больше денег он успеет сделать, пока возможно, тем лучше. Он получил смертельную рану в первом же бою 1926 года, в начале февраля, в Малаге, пробыв в ранге полного матадора лишь один сезон. Может, он и не умер бы от той раны, но у него развилась газовая гангрена, и ногу ампутировали слишком поздно. Как говорят тореро, «если мне суждено пролить собственную кровь, пусть это будет в Мадриде», хотя валенсийцы заменяют Мадрид Валенсией, так как, именно в этих двух городах ведутся самые серьезные бои; отсюда наибольшее количество ранений и, как следствие, наличие самых опытных хирургов. Нет времени ждать, пока приедет специалист из другого города, чтобы выполнить наиболее срочную и важную часть операции, а именно, правильно вскрыть и вычистить рану, чтобы в ней не завелась инфекция, а ведь возможных траекторий у внутренних повреждений может быть сколько угодно. Я однажды видел рану в бедре, где входное отверстие было по размеру не больше серебряного доллара, зато зондирование показало, что травматических каналов там аж целых пять: это случилось из-за того, что человек несколько раз прокрутился на этом роге. Порой и кончик рога расщепляется прямо в ране, усугубляя дело. И все эти внутренние раневые каналы надо вскрыть и прочистить, причем рассекать ткани надо как можно более скупо, чтобы заживление пошло быстрее, а возможная утрата подвижности была как можно меньшей. Перед хирургом, специализирующимся в корриде, стоят две задачи: спасти человека, что свойственно любому другому хирургу, и как можно скорее вернуть его на арену, чтобы тот мог выполнять заключенные контракты. Так вот как раз умение ставить на ноги побыстрее и позволяет такому специалисту требовать высокие гонорары. Это очень специфическая область хирургии, но в своей простейшей форме, а именно, когда лечится наиболее примитивная рана, которая чаще всего имеет место между коленом и пахом, или между коленом и щиколоткой, так как именно здесь опущенные рога обычно цепляют человека, состоит в скорейшем зашивании бедренной артерии (если она была порвана), после чего зондом — а чаще всего просто пальцем — выщупываются и чистятся все травматические каналы, при этом сердцу пациента не дают остановиться инъекциями камфары, а кровопотерю восполняют обычным солевым раствором, и так далее и тому подобное. Как бы то ни было, нога Литри воспалилась в Малаге, и ее ампутировали, хотя перед подачей наркоза сказали, дескать, просто почистим рану, а когда он пришел в себя и обнаружил, что ноги нет, ему уже не хотелось жить и он был в страшном отчаянье. Я ему очень симпатизировал и потому крайне сожалел, что он не умер до ампутации, потому как он все равно был обречен с той минуты, когда прошел альтернативу, это был лишь вопрос времени, когда удача от него отвернется.