А вот Сурито вообще никогда не везло. После прерванного ученичества его репертуар был самым скудным в части работы с плащом, а приемы с мулетой в основном представляли собой пассы пор альто и молинете (легко осваиваемый трюк), зато великолепие его шпаги и чистота стиля при закалывании оказались в тени из-за сумасшедших выходок Литри и блестящего сезона, который показывал Ниньо де ла Пальма. После смерти Литри у Сурито было два славных сезона, но не успел он воспользоваться шансом занять главенствующие высоты в профессии, так как его техника устарела, потому что он не осваивал новые приемы с плащом и мулетой, ну а поскольку он всегда целился шпагой очень высоко, в самую вершину «окошка» между лопатками, ему было трудно держать мулету в достаточно низком положении из-за чрезмерно вскинутого левого плеча, и вот почему ему так часто доставалось от быков; в особенности те страшные удары дугой рога в грудь, которые сбивали его с ног практически при всяком закалывании. Потом он едва не потерял целый сезон из-за внутренних повреждений и какой-то опухоли, образовавшейся у него на губе после очередного ранения. В 1927-м он сражался в настолько плохой физической форме, что на него было больно смотреть. Он понимал, что стоит матадору потерять один-единственный сезон, как его сбросят со счетов, на следующий год у него будет лишь пара-тройка боев, и заработать на жизнь не удастся, так что весь тот сезон Сурито сражался, как мог; его лицо, обычно покрытое здоровым загаром, было бледным, как выгоревшая на солнце парусина; одышка его мучила такая, что вызывала жалость; и все же он атаковал, как и прежде, по прямой, в близком контакте, в том же классическом стиле и со все той же нехваткой удачи. Когда бык сшибал его с ног или наносил палетасо, то есть удар боковой частью рога, который, по заверениям тореро, мало чем лучше рваных ран, потому что приводит к внутренним кровоизлияниям, он терял сознание от слабости; его уносили в медпункт, приводили в себя, и он вновь выходил на арену, чтобы убить следующего быка, сам едва держась на ногах. По причине такого своеобычного стиля быки били его почти при всяком закалывании. В тот сезон он провел на арене двадцать один вечер, из них двенадцать раз терял сознание, но убил всех быков, сорок две штуки. Этого, однако, оказалось недостаточно, а виной тому была его недостаточно стильная работа с плащом и мулетой, его общее физическое состояние и тот факт, что публике не нравилось, что он валится в обморок. В одной из сан-себастьянских газет появилась даже передовица, полная гнева и возмущения. Между прочим, в этом городе он выступал удачнее всего, а они даже не стали продлевать с ним контракт, потому что его манера терять сознание вызывала неудовольствие у туристов и сливок местного общества. Так что тот сезон, в который он показал самые душераздирающие подвиги по части личного мужества из всех, что я видел, не принес ему ничего хорошего. В конце сезона он женился. Говорят, она торопилась выйти за него, пока он не умер, а в результате он только поправился, причем даже внешне; растолстевший и горячо любящий свою жену, он уже с куда меньшей охотой шел на быка по прямой и провел после этого лишь четырнадцать боев. На следующий год вообще выступил только семь раз, включая Испанию и Южную Америку. На закалывание, правда, шел, как прежде, по прямой, но из испанских контрактов ему достались только два, чего никак не хватало на содержание семьи. Разумеется, на обмороки никому не нравится смотреть, но он знал лишь один способ убийства, и если после удара мордой или боковиной рога в грудь он терял сознание, это было простым невезеньем, и он всегда возвращался в бой, едва приходил в себя. Но публике это было не по нраву. Да и мне самому это было неприятно, но, черт возьми, как же я восхищался таким мужеством. Слишком сильное чувство собственного достоинства уничтожает человека быстрее любой иной благородной черты; именно это и произошло с Сурито за один-единственный сезон из-за невезенья.

Папаша Сурито взрастил первого сына матадором и привил ему честь, технику и классический стиль, но из мальчишки мало чего получилось, несмотря на отличные навыки и целостность. Из второго сына он сделал пикадора, и тот, обладая идеальным стилем, великой смелостью и отличной посадкой в седле, стал бы лучшим пикадором в Испании, кабы не одна особенность. Он слишком мало весил. С какой бы силой он ни наваливался на свою пику, она едва-едва протыкала бычью шкуру. И вот, будучи самым техничным и стильным из всех нынешних пикадоров, он пробавляется на новильядах, зарабатывая от полусотни до сотни песет, хотя, добавь он в весе еще фунтов пятьдесят, смог бы продолжить славную традицию отца. Есть, правда, и третий сын, который тоже пикадор, но я его не видел; говорят, впрочем, он тоже слишком легкий. Что за невезучая семейка!

Мартин Агуэро, третий из убийц, был мальчишкой из Бильбао, который походил скорее не на тореро, а на коренастого, крепко сбитого бейсболиста-профессионала типа третьего бейсмена или, стажем, шорт-стопа. Губастый, с мясистыми чертами американского фольксдойча вроде Ника Альтрока, он не был артистом плаща или мулеты, хотя с плащом управлялся довольно грамотно; порой даже блестяще; он разбирался в корриде; не был невежей; и все приемы с мулетой выполнял на приличном уровне, пусть даже без какого-либо намека на артистизм и фантазию. Словом, зачтем его как умелого работника с плащом на ближней дистанции и грамотного, но скучного исполнителя пассов с мулетой. Со шпагой он решительный и быстрый убийца. На снимках его эстокады всегда выглядят чудесно, так как фотография не дает ощутить время, однако, когда наблюдаешь за ним воочию, он сокращает дистанцию со скоростью молнии, так что пусть он и закалывает надежнее Сурито и в девяти случаев из десяти вонзает шпагу по самый эфес, одна-единственная эстокада Суриты многократно ценнее работы Агуэро, коль скоро Сурито входит на территорию быка медленно и по прямой, настолько точно выверив момент удара, что бык никогда не получает его как бы исподтишка, неожиданно. Агуэро вел себя как мясник на скотобойне, а Сурито — как священник при благословении.

Агуэро был очень храбр и результативен; в 1925-м, 1926-м и 1927-м он был одним из ведущих матадоров (проведя за последние пару лет пятьдесят и пятьдесят два боя, соответственно), и почти никогда быки его не подкидывали. В 1928-м он был дважды серьезно ранен, причем вторая корнада стала результатом первой, так как он не успел оправиться после нее полностью, и в итоге два этих ранения уничтожили его замечательное здоровье и физическую форму. Нерв в правой ноге пострадал настолько, что атрофировался, вызвав гангрену пальцев стопы, и в 1931-м их ему ампутировали. Судя по последним долетевшим до меня сведениям, сейчас его нога покалечена до такой степени, что он вряд ли сможет вновь выйти на арену. Двое его младших братьев подвизаются в ранге новильеро, обладают такими же чертами лица, атлетической внешностью и расцветающими навыками работы со шпагой.

Диего Маскарян «Фортуна» из Бильбао — еще один отличный убийца по категории мясников. Фортуна кудряв, широк в запястье, дороден, вышагивает вразвалочку, женат на серьезных деньгах, боями подрабатывает в собственный карман, храбростью не уступает быкам и лишь чуточку не добирает до них по части ума. Это самый удачливый из всех тореро. Ему известен лишь один способ ведения боя, со всеми быками он обращается как с трудными, беспощадно скручивает их мулетой, не делая никакой разницы между требуемыми фаэнами. Если бык в самом деле попадется трудный, зрелище выходит отменное, но если животное так и напрашивается на изящную фаэну, смотреть на это прямо-таки больно. Как только бык ставит передние ноги вместе, Фортуна разворачивает свою мулету, делает обрисовку со шпагой, бросает взгляд за плечо, чтобы крикнуть своим друзьям: «Посмотрим, что он скажет на это!», и сокращает дистанцию уверенным, быстрым, мощным движением. Он такой редкостный везунчик, что его шпага может порой прободать костный мозг и уронить быка словно ударом молнии. А когда ему не везет, он принимается потеть, шевелюра завивается еще более плотными кудряшками, он жестами начинает объяснять публике стервозность животного, призывая всех в свидетели, что здесь нет его вины. На следующий день, усевшись в личное забронированное место на втором ряду тендидо (он один из тех немногих тореро, кто сам является зрителем-завсегдатаем), Фортуна, завидев действительно трудного быка на арене, вальяжно сообщает всем нам: «Э, тут ничего сложного. Удачный бычок попался. Стыд и срам, ежели этот парнишка не покажет с ним чего-то особенного». Впрочем, сам Фортуна редкостный смельчак, и его храбрость ничуть не уступает глупости. Бой не действует ему на нервы. Однажды я слышал, как он сказал пикадору: «Давай-ка поживее. Заскучал я тут с вами. Шевелись, ребята». Среди артистов-однодневок он стоит особняком как реликт некой древней эпохи. Но если просидеть рядом с ним сезон, он наскучит до смерти.