Маноло Мартинес из валенсийского баррио Русафа, худощавый, круглоглазый словно птица, с перекошенной физиономией и тонкогубой улыбочкой, выглядит так, словно его место на ипподроме или в бильярдной, где в эпоху моего детства зарабатывали на жизнь очень похожие типы. Многие комментаторы отказываются признавать в нем отличного убийцу, так как ему никогда не везло в Мадриде, а редколлегия французского — и очень неплохого — издания «Ле ториль» вообще не видит в нем никаких достоинств, потому что ему хватило ума не рисковать жизнью на юге Франции, где рукоплесканиями встречают любой удар шпагой, куда бы она ни угодила или каким бы жульничеством ни был проведенный прием. Мартинес столь же храбр, что и Фортуна, но ему никогда не бывает скучно. Он любит убивать, в нем нет тщеславия Вильялты; когда все складывает удачно, он радуется, причем ничуть не меньше за зрителя, чем за себя самого. Ему сильно достается от быков, и однажды в Валенсии он на моих глазах получил ужасную корнаду. Его работа с плащом и мулетой неряшлива, но если бык бесхитростен и нападает пылко, Мартинес ведет его в очень тесном контакте. Как-то раз ему достался бык, склонный бодаться вправо, но он, похоже, не заметил этого дефекта. Бык толкнул его разок на пробеге с плащом, а второй раз, когда Мартинес пропустил его с той же стороны, не освобождая дорогу, бык прицелился в него рогом и отшвырнул. Ранения не вышло, потому что рог всего лишь скользнул по коже, хотя и разодрал брючину, но Мартинес упал на голову и еще не совсем пришел в себя, когда плащом вывел быка на середину и там вновь попытался пропустить его мимо себя все с того же, правого бока. Ну и конечно, бык до него добрался; его склонность бодаться вправо лишь подкрепилась предыдущим успехом, так что на этот раз рог попал в мясо и Мартинес поднялся на нем в воздух, после чего бык сбросил его на землю, вновь ударил рогом, и еще разок, пока остальные тореро бежали к центру арены, чтобы отвлечь животное. Когда Маноло поднялся на ноги и увидел кровь, хлещущую из паха, он понял, что разорвана бедренная артерия. Зажав дырку обеими ладонями, чтобы не истечь кровью, он бегом кинулся в медпункт. Он знал, что вместе с этим фонтаном между пальцами уходит его жизнь, поэтому не мог дожидаться носилок. Его попытались подхватить на руки, но он отчаянно замотал головой. Навстречу выбежал доктор Серра, и Мартинес крикнул ему: «Дон Пако, у меня большая корнада!»; доктор Серра надавил на артерию большим пальцем, пережимая кровоток, и они пошли в медпункт вместе. Рог чуть ли не насквозь пробил ему бедро, кровопотеря оказалась столь серьезной, а сам он был таким слабым, что никто не верил, что он выкарабкается; мало того, не сумев через некоторое время уловить пульс, его даже объявили мертвым. Повреждения мышц были до того чрезвычайные, что его списали со счетов как тореро, но, получив ранение 31 июля, он благодаря своей крепкой конституции и искусству доктора Пако Серры уже 18 октября сражался в Мексике. Мартинес получал чудовищные ранения, но лишь редко в момент убийства; обычно все было связано с его желанием работать близко к быку, который этого не допускал, с его фундаментальными огрехами в приемах с плащом и мулетой, а также со стремлением категорически держать ступни вместе, пропуская быка мимо себя. Впрочем, ранения, похоже, лишь разжигали его отвагу. Он провинциальный тореро. Я никогда не видел у него по-настоящему блестящие бои, кроме разве что в Валенсии. С другой стороны, в 1927-м, на одной из ярмарок, что была построена вокруг выступлений Хуана Бельмонте с Марсиалем Лаландой и куда Мартинеса даже не пригласили, после их выбытия из строя он предложил свои услуги и провел три великолепных вечера, выполнив всевозможные приемы с плащом и мулетой настолько близко и рискованно, что было трудно поверить, как так вышло, что быки его не прикончили; а когда подходил миг закалывания, он делал очень близкую, дерзкую обрисовку, слегка откидываясь на каблуках, чтобы встать попрочнее, левое колено чуть согнуто, вес перенесен на другую ногу, после чего сокращал дистанцию и убивал так, что любой современник обзавидовался бы. В 1931-м он был опасно ранен в Мадриде и даже не успел полностью восстановиться, Когда уже начал выступать в Валенсии. Все комментаторы сходятся в одном: сейчас с ним-де покончено, но он по-прежнему доказывает их неправоту, и я убежден, что, как только его нервы и мускулы вновь начнут подчиняться его сердцу, он станет таким же, как и был, — пока не погибнет. А с его великой храбростью, но хромающей техникой и неспособностью возобладать над трудным быком это кажется неизбежным. Он мужественен отвагой смельчака из трущоб, Вильялта исполнен тщеславия, Фортуна тупости, ну а Сурито — таинственности.

Мужество Луиса Фрега — никаким искусством, если не считать шпаги, он не обладает — производит наиболее странное впечатление. Оно неуничтожимо, словно океан, но в нем нет соли, если только он не подсолит его собственной кровью, а человечья кровь сладка и тошнотворна на вкус, несмотря на свою солоноватую природу. Если бы Луис Фрег умер в один из тех четырех раз на моей памяти, когда его объявляли мертвым, я смог бы свободнее рассказать о его характере. Он мексиканский индеец, нынче заматеревший и отяжелевший, с негромкой манерой речи, мягкими мясистыми ладонями, несколько горбоносый, косоглазый, губастый, с черной как смоль шевелюрой, единственный из матадоров, кто до сих пор носит косичку, и был произведен в полные матадоры в Мексике в 1910-м, когда еще Джеффриз сражался с быками в невадском Рино. За прошедшие двадцать один год он заработал семьдесят две серьезные раны. За всю историю никому из тореро так не доставалось от быков. Пять раз, когда смерть казалась неизбежной, над ним проводили соборование. Ноги у него из-за шрамов стали узловатыми и корявыми, будто ветви старого дуба, а грудь и живот исчирканы следами ран, которые давно бы прикончили кого-то другого. По большей части ему доставалось из-за неповоротливости и неумения управлять быками плащом и мулетой. Впрочем, он замечательный убийца; неторопливый, надежный и прямолинейный, и те несколько раз — в незначительной пропорции к числу прочих ран, — когда он попадал на рог, были обусловлены скорее нехваткой скорости при выходе из зоны досягаемости с последующим скольжением вдоль бычьего бока вслед за вонзанием шпаги, нежели с огрехами в технике. Жуткие раны, месяцы на больничных койках, поглотившие все сбережения, ничуть не сказались на его мужестве. Но оно странное, это мужество. Не цепляет. Незаразное. Ты его видишь, ценишь, уважаешь, знаешь, что этот человек отважен, но его отвага словно сироп, а не вино или вкус соли и золы у тебя во рту. Если у качеств человека есть запах, то для меня мужество пахнет дубленой кожей, мерзлой дорогой или морем, когда ветер срывает пену с гребня волны, но мужество Луиса Фрега ничем этим не пахнет. В нем читается что-то творожистое и тяжелое, поверх протягивает неприятной илистой отдушкой, так что когда он умрет, я расскажу вам о нем, и это достаточно странная история.

Последний раз, когда про него сказали «не жилец» в Барселоне, где его жутко разодрал бык, рана сочилась гноем, а сам он лежал в бреду и, как всем казалось, уже умирал, он вдруг прошептал: «Я вижу смерть. Вижу ясно. Ох, какое уродство…» Он ясно увидел смерть, но она не приблизилась. Сейчас он без гроша в кармане и дает прощальную серию выступлений. Двадцать лет кряду был посвящен смерти, а она его так и не забрала.

Таковы портреты пяти убийц. Если считать, что изучение умелых убийц позволяет сделать общий вывод, то можно сказать, что убийца-мастер нуждается в чести, мужестве, хорошей физической форме, хорошем стиле, великолепном левом запястье и огромной удаче. После чего ему понадобятся блестящие отзывы в прессе и целая куча контрактов. Точки нанесения ударов, результативность различных эстокад и способов закалывания обсуждаются в «Терминологическом словаре».