Короче, в чужую шкуру не влезешь. Слишком она всегда простой кажется. А свое все такое затейливое.

С узорами.

Отец через несколько дней вернул мне пять штук и сообщил, что уезжает.

– Не вышло из меня москвича. Буду в Ростове йогуртом торговать. Матери на рынке помощник нужен.

– Не взяли деньги?

– Я сам не дал. Такие друзья разок если кинули, потом вообще на голову сядут.

– Справедливо. Когда уезжаешь?

– Завтра. Билет уже взял.

Насчет вокзалов – не знаю, чем они там пропитывают свои шпалы, рельсы и поезда, но запах здесь всегда бодрит по-особому. Бомжам он, по ходу, как валерьянка – котам. Сползаются со всего города. А может, просто мечтают свалить.

– Нет же еще призыва, – сказал я, глядя на марширующую роту слегка охуевших с дороги пацанов.

– Эти с учебки, – ответил отец. – Их по войскам повезли.

Сбоку от роты семенила стайка родителей и девчат. На лицах у них было написано – отдайте.

– Ну ладно хоть не в Чечню… – Отец вздохнул и отвернулся.

Раньше я таких вздохов за ним не замечал.

Пацаны прогрохотали сапогами к залу ожидания, толпа обычных пассажиров и провожающих за ними сомкнулась, и вот уже возобновился привычный вокзальный гул. Он, кстати, тоже бодрит в дорогу.

– Спасибо тебе, – сказал отец у вагона.

– Не за что. У меня выходной.

– Да я не о том. Мог и не провожать… Я про те деньги.

– Так не пригодились же.

Он протянул билет проводнице и поставил сумку на перрон.

– Неважно. Главное, что ты вписался. Я же понимаю – такую сумму найти нелегко.

– Ты мне отец вообще-то.

Он усмехнулся:

– Вот именно, что «вообще-то».

Проводница вернула ему билет, и он снова подхватил сумку.

– Ну, будь здоров, – отец протянул руку. – Спасибо еще раз. Не забуду. Ты парень крутой.

– Да какой там… – Я вдруг почувствовал себя абсолютно голым. – Сыпется у меня все. Не понимаю совсем, что я тут делаю, в этой Москве. Теперь еще Юлю обидел. Тухляк, в общем.

– Она простит. Девушка с пониманием.

– Плохо мне без нее. А как помириться, не знаю. Накосячил конкретно.

– Ну, раз плохо – значит, помиритесь. И все у вас будет хорошо. Только ты кубышку переверни.

Он показал рукой, как будто действительно переворачивал что-то.

– Какую кубышку?

– Да это я так, образно. Ты докажи ей. Поставь себя. Заработай денег больше, чем у ее отца. Ты же с Дона. Не сдавайся. Пусть она у тебя взаймы просит.

– Поезд через минуту отправляется, – сказала проводница, делая вид, что не слушает наш разговор. – В вагон проходим.

Я вынул из куртки пакет с пятью штуками и протянул его бате.

– Не возьму, – помотал он головой. – Я же сказал, они тут нужнее.

– Тебя с подарками ждут. Из Москвы едешь. Николаевна не поймет.

– Да куда нам столько?

– Бери.

Мимо нас в тамбур влетел с двумя чемоданами растрепанный мужик без шапки. Непонятно, как он с таким багажом сумел набрать эту скорость.

– Давай!

Я обнял отца. Состав вздрогнул.

– Заходим! – крикнула уже из тамбура проводница. – Закрываю дверь!

* * *

Вадик пришел на пятый или шестой день после концерта в зоне. А может, и на десятый. Я тогда со счета сбился чутка. Весь такой чистенький, свежий, как пряник. Не то что я. Он к тому времени съехал от нас. Поселился поближе к работе.

– Толян! Я сейчас на «Комсомольской» был – там у всех трех вокзалов твои треки крутят. В каждой палатке! Брат, ты всех уделал.

– Ага… Вокзальный чемпион.

– Да хорош! Народ реально от тебя прётся! Я патруль ментовской у одной палатки видел – они диск покупали. Толик, ты даже ментов качнул!

– И что мне с того?

Вадик приостановился со своими восторгами и оглядел мою комнату.

– Ни хера себе – у тебя тут бутылок… Давно бухаешь?

– Порядком.

Он поскучнел.

– Слышь, Толян, может, стопэ, братишка? Сейчас вот точно не время.

– В жопу иди.

– А если сорвешься? У тебя тут барыга поблизости трется.

– Да ладно! – Я попробовал встать с дивана. – Пойду урою козла.

– Сиди уже!

Он плюхнулся рядом и приобнял меня на всякий случай.

– Ну чего ты, братан?.. А?.. Неужели так херово?

– Нормально всё.

– Может, я ей позвоню? Скажу, что у тебя к ней дело.

– В жопу себе позвони.

– Толя, ну глупо сейчас упускать такую мазу. У тебя выступление завтра. Вся Москва теперь твою «Маму» поет. Я же видел, как у зэков от этого трека башку сорвало. Даже вертухаи на слезах. Ты всех порвал. Никакой ротации на радио не надо. Завтра в клубе будет не протолкнуться. Пиздец придет завтра русскому шоу-бизу.

Рэп рулит! Это ты сделал, слышишь? Получается все.

В дверь позвонили.

– Пора общественную приемную открывать, – сказал я. – Вадос, глянь, кто там. Влом подниматься.

Это был отец Юли. Я не видел его ни разу после монастыря, но опознал быстро. Умею, когда захочу.

– Анатолий? – спросил он, глядя на меня.

– Пока еще да.

Он покосился на мои бутылки.

– Это все Вадик выпил, – сказал я. – Просто не знаю, что с ним делать.

– Мне нужно поговорить с вами.

Вадик перевел взгляд с него на меня, а потом ушел на кухню. Ростовские – народ деликатный. Хоть и страдаем от этого.

– Присаживайтесь, – гостеприимство мое не знало пределов.

Он посмотрел на драное кресло и остался стоять.

– Вы, наверное, знаете, что Юля уехала…

– Нет, не знаю, – оборвал я его. – Мы давно не общались.

– Она не отвечает на мои звонки.

– Ну, связь, видимо, плохая у вас там в Америке.

– Да при чем здесь Америка… Она в Псковскую область уехала. В тот монастырь, где вы познакомились.

Я справиться с ней не мог. Вы ведь знаете, какая она…

Заявила, что больше ей ничего не интересно.

– В монастырь? – Я тупо уставился на него, пытаясь осознать услышанное. – Зачем в монастырь?

– Она не сказала. Просто собралась и уехала.

Когда я натянул куртку, из кухни выглянул Вадик. На пряник счастливый он больше не был похож.

– То есть выступления завтра в клубе не будет?

– Братан… – Я потоптался. – Ну, ты тоже меня пойми.

Колеса под поездом долбили знатный биток. Я стоял в тамбуре, за мутным окошком проплывала Москва, в которой не было теперь ни меня, ни Юли, а в голове под стук колес уже билась лютая рэпчина.

«Ты рядом со мной… Ты рядом со мной… Ты рядом со мной…»

– В купе проходим, билеты готовим.

– Да, я сейчас.

Проводница не знала. Пассажиры со своими прекрасными детьми, чемоданами, снедью, бутылками – никто из них тоже не знал.

Знали только