И что интересного расскажет мне Ванда Львовна? Только сейчасмне пришло в голову, что самый лучший информатор — это живущая в доме прислуга.

Старушка сама открыла дверь и засуетилась:

— Добрый вечер… э…

— Иван Павлович, — напомнил я, вручил коробкушоколадных конфет, снял ботинки, получил засаленные тапки, преодолеваябрезгливость, надел их и был препровожден на кухню, где получил чашку отвратительногопойла под названием чай.

Ванда Львовна села напротив и сложила на столе сухонькиеручки, похожие на паучьи лапки. Я сделал вид, что отпил глоток, и приступил кразговору:

— Наше издательство выпускает исключительно мемуарнуюлитературу. Воспоминания — это свидетели эпохи…

— Да, да, — закивала хозяйка.

Минут пять я заливался соловьем и, когда понял, что ВандаЛьвовна окончательно растеклась, задал первый вопрос:

— Вы понимаете, что мемуары должны быть интересными?

— Конечно!

— Лучше, если в них будет нечто этакое, налет«желтизны»!

— Обязательно! Я столько могу рассказать! Всякого!

— Ну, например?

Ванда Львовна зачастила:

— Вот композитор Сбарский бил свою жену!

Я поморщился:

— Ну об этом все знают, никакой сенсации нет!

— Профессор Реутов спал с аспирантками.

— Эка невидаль, это все начальники делают.

— Быков, директор сталелитейного завода, выгнал наулицу жену голой, когда поймал ее с любовником.

— Уже интересней, — кивнул я, — но все равнобез изюминки. Мы не можем заключить договор на книгу, если в ней нет, ну…такого… Необычного поворота сюжета. Эх, если бы какая-нибудь история в духеОскара Уальда. Читали «Кентервильское привидение»?

Ванда Львовна кивнула:

— Конечно, обожаю Уальда!

— Значит, понимаете, что я имею в виду: призраки,исчезающие пятна крови, семейные проклятия — вот это привлечет массу читателей.Извините, пока я не вижу в вашей книге ничего особенного, будь в ней загадочнаяистория, вот тогда…

Старушка не дала мне договорить.

— Есть, — воскликнула она своим тонюсенькимдетским голосом, — о, такая новелла! Диккенс! Настоящий английский роман!Вот послушайте! Довелось мне очень давно служить в доме Петра ФадеевичаКузьминского… Я ведь из интеллигентной семьи, имею образование, но жизньповернулась ко мне темной стороной, пришлось у людей работать…

Я перевел дух. Так, первая часть беседы прошла простоотлично. Я привел Ванду Львовну на нужное место и слегка подтолкнул бабку,дальше она покатится без моей помощи.

— Петр Фадеевич был святой человек, — пищаластарушка, — теперь такого благородства у мужчин и в помине нет. Да сто изста сдадут жену-шизофреничку в сумасшедший дом, а Кузьминский пытался лечитьнесчастную. Как он радовался, когда Глафира стала писать картины, надеялся налучшее, но нет…

Я молча слушал ее рассказ. Пока что Ванда Львовна несообщила ничего нового. Вот она разболтала про пятно, потом про самоубийствоГлафиры и добралась до второй женитьбы Петра Фадеевича.

Со слов Ванды выходило, что старший Кузьминский продолжаллюбить Глафиру, во второй брак он вступил просто по необходимости, потому чтона руках остался сын Сережа, болезненный, нервный мальчик.

Наука генетика в те годы была в зачаточном состоянии, ноПетр Фадеевич справедливо полагал, что безумие может передаться по наследству,и тщательно следил за мальчиком. Но Сережа особых поводов для беспокойства неподавал, рос тихим, хорошим ребенком, без странностей и закидонов. Имелась унего только одна особенность: мальчик был маниакально обидчив, причемоскорбления он помнил годами.

Ванда Львовна очень удивилась, когда один раз, на деньрождения Петра Фадеевича, Сережа, как все дети обожавший гостей, сказалсябольным и не вышел из своей комнаты.

Ванда Львовна принесла ему в спальню тарелку с угощением инашла ребенка играющим в солдатики.

— Тебе лучше? — спросила прислуга. — Что жеты не выходишь?

Сереженька скривился:

— Анфиса пришла.

— И что? — не поняла Ванда Львовна.

— Она мне на позапрошлый Новый год гадостей наговорила!Не хочу ее видеть.

— Да ну! — удивилась Ванда. — Ты не путаешь?

— Нет, — отрезал он, — пришла и сказала: «Ты,Сережа, очень толстый, надо спортом заниматься, бегать и прыгать».

— Она же хотела лучше сделать, — Ванда попыталасьоправдать Анфису, — о твоем здоровье заботилась!

— Нет, — зло заявил Сережа, — обидеть решила,а мне это не нравится!

Потом Ванда поняла, что мальчик никого не прощает и ничегоне забывает.

Новую маму и сестричку Лисочку он встретил равнодушно. ПетрФадеевич не мог нарадоваться.

— Вот и хорошо! Хозяйка в доме появилась, Сереженькапросто расцвел, да и с девочкой ему веселей будет.

Ванда сначала тоже так думала, но потом поняла: все непросто. А спустя полгода ей стало ясно — Сережа ненавидит и мачеху, и Лисочку,постоянно, исподтишка делает им гадости.

Варвара оказалась большой любительницей красивых вещей. Ночто странно — с ее платьями и бельем вечно происходила беда: то на них невестьпочему появлялись дырки, то они оказывались испачканными несмывающимисячернилами. Жемчужное ожерелье рассыпалось, лопнула нитка, у броши с изумрудамиотвалилась «лапка», и постоянно ломались черепаховые гребни для волос. Один разВанда Львовна увидела, как Сережа тихой тенью выскальзывает из гардеробнойВарвары, вошла в темное помещение, обнаружила отломанные каблуки у новых туфельи поняла, кто «автор» неприятностей.

Петру Фадеевичу она ничего не сказала, пожалела мальчишку,решившего извести мачеху. Может, в конце концов Сережа и смирился бы с новымсемейным положением, но тут произошла неприятность.

Началось с пустяка. Во время воскресного обеда подали желе.Три вазочки молочного и одну шоколадного. У Ванды Львовны под рукой оказалоськакао лишь на одну порцию. Знай она, чем закончится трапеза, не поленилась бысгонять в магазин.

Увидав креманки, Сережа воскликнул:

— Мне шоколадное.

— Нет, — капризно протянула Лисочка, — яхочу!

Варвара поставила плошечку перед дочкой.