— Ричард, — кричала она. — Ричард, где ты? — Но и Ричард, по моим наблюдениям, успел затеряться в толпе, окружавшей пестрые киоски на краю выставки. Зонт поволокло по траве, как легкий лист, и вот он уже наехал на ближайшую к нам группу собак, томившихся в ожидании ринга под таким же зонтом и на таких же подстилках. И эти борзые вскочили. Пока Мэй извинялась и улыбалась их хозяевам, а те улыбались Мэй и тоже извинялись, я схватила за ручку зонт, уже уносимый ветром дальше по полю. Вдвоем с Мэй мы попытались всунуть острый конец ручки пойманного зонта в землю, как это сделал до того Гарольд, но нам почему-то не везло. Слой земли был тонким, и стоило его нарушить, как под ним проступала белая меловая скала.

А времени было в обрез. Приближался ринг щенков. Мэй думала выставлять их сама, поочередно. Мышкой решили не рисковать — в машине ее тошнило, и даже сейчас на ногах слегка покачивало. Не без омерзения взглянув на маленькую сучонку, такую жалкую рядом с великолепными американцами, Мэй приняла решение, немедленно вылившееся в приказ:

— Так, Анна. Стой на месте и держи зонтик над Опрой. Мышку тоже не отпускай, но она пусть мокнет — ей уже ничего не повредит. Главное, береги Опру. Она должна оставаться сухой. Вот тебе еще Скай — она идет в следующем ринге, так что укрывай зонтом и ее. Я беру Бонни — сейчас наш ринг, кобели-щенки. Все, скрести пальцы. Пошла! — Мэй победительной поступью двинулась вперед и оказалась в ринге, за желто-красной огораживающей лентой. Я предприняла отчаянную попытку добросовестно выполнить все отданные мне указания. Тяжелый зонт я держала одной рукой, прижав рукоятку к бедру и поставив ее острый конец на землю. Зонт оказался так низко, что из-под него мне уже ничего не было видно. Под его пеструю крышу я втянула упиравшуюся Опру и огромную, сопротивлявшуюся мощными рычагами своих конечностей Скай. Маленькая худосочная Мышка залезла под зонт сама и прижалась к моим коленям. — Милая, — шептала я ей, — милая, умная собачка. Ты все равно лучше всех. Что, ты думаешь, главное в борзой? Главное — порода. А порода — это, знаешь ли, не только стати. Это нервы. Это характер. Это решимость скакать до конца. Это жертвенность. Это ум. Все это у тебя есть. Есть, есть, я-то знаю. Да и по статям ты, на мой, русский, взгляд куда как лучше этих — и сравнивать нечего. Ты уж мне поверь. Голубушка ты моя. Подожди. Все у тебя впереди, вот увидишь. Попомни мои слова. — Oh, what a nice pair of legs one can see under this umbrella[107], - услышала я приятный мужской голос. Произношение было кристально чистое, какое бывает только у выпускников Московского института иностранных языков да у англичан из высшего общества, а комплимент прозвучал так естественно, с такой искренностью, что стало ясно: говорил человек светский.

Я не двигалась. Но тут сверху, над краем зонта, раздался голос Мэй, а внизу показалась ее юбка и четыре белые ноги Блю.

— Привет, Дик, — услышала я. — Анна, познакомься с председателем нашего клуба. Это Дик Пайн, известнейший заводчик борзых в Англии.

Оставаясь скрытой зонтом, я как могла выразила из-под него свою радость.

— Ах да, — сказала Мэй, нам же нужно установить зонтик! Иначе тебе, Дик, вряд ли удастся увидеть Анну. Это моя подруга из России. Она русская, — продолжала Мэй, и голос ее победно зазвенел. — Настоящая русская, из Москвы. Знаток породы, между прочим.

Боже мой, — подумала я. — Есть еще на свете место, где русской быть престижно. Забавно, что это ринг псовых борзых в Англии.

— А я-то был уверен, что это пара английских ног! — воскликнул Дик. — Вот это да! Удивительно, верно, Ричард? — прибавил он.

К этому моменту из-под зонта мне было видны уже не только черные лаковые лодочки Мэй, лапы Бонни и твидовые брюки Дика. К этому набору прибавились одетые бежевым плисом конечности Ричарда и добротные темно-коричневые башмаки нашего шофера. Гарольд нагнулся, заглянул под зонтик и взял, наконец, из моих одеревеневших рук его стержень, который я все это время держала вертикально, как знамя, готовая умереть, но выполнить приказ своего генерала. Мне это удалось — я замерзла до потери кровообращения, но зато сухой оставались не только красавица Опра и великанша Скай, но и маленькая робкая Мышка.

— Анна, дорогая, нам пора. Начинается ринг щенков-сук. Давай сюда Скай. Скай, пойдем, моя девочка. С Бонни нам не очень повезло, так выручай свою хозяйку! А знаешь, Анна, иди-ка и ты. Бери Мышку, я ведь ее тоже записала — так, на всякий случай. Я сейчас шепну Терри, что ты русская, а у вас другая манера показывать борзых в ринге, так что ты не смущайся — води ее, как у вас водят, все равно она страшненькая.

Я погладила маленькую борзую и снова стала тихонько ее хвалить. Мышка прислушалась, вильнула правилом и даже чуть подпрыгнула, перебирая в воздухе передними ножками, как лань. Держа в поднятой руке белый поводок, я повлекла ее в ринг.

Ни на жениха, ни на Дика, ни на Гарольда, да и вообще ни на кого вокруг я не смотрела — шла следом за Мэй, так что нос моей подопечной почти уткнулся в роскошное правило американки Скай. Гигантская нарядная черно-пегая Скай рысила впереди, как лошадь, и казалась чуть не вдвое больше моей скромной протеже. Но Мышка заметно приободрилась еще когда мы стояли прижавшись друг к другу под зонтом, и теперь двигалась вперед все уверенней, подняв голову и даже поставив ушки конем.

В центре ринга и всеобщего почтительного внимания был высокий англичанин в темно-сером костюме, чуть седой, с острым и пристальным взглядом стальных глаз. Едва заметными плавными жестами и мягкими, почти просительными интонациями он управлял всем, что происходило в ринге. Я подумала, что если внимательно смотреть, как под его руководством движется каждая пара — хендлер и собака, — то и я смогу повторить это с Мышкой.

Наконец очередь дошла до Мэй и Скай. Всего-то и нужно было — пробежать «на эксперта», «от эксперта», мимо него, да показать собаку в стойке. Скай начала упираться с самого начала. Бедная Мэй, до ушей покрытая кирпично-красным румянцем, тянула ее, как осла, но великанша не сдавалась. Безобразно растопырив ноги, она старалась не уступить ни дюйма, скользила по мокрой траве, совершала прыжки в стороны, трясла головой, как строптивая старуха. Зато когда дело дошло до показа в стойке, откормленная сука поджалась, скрючилась и явила судье самое жалкое зрелище, какое только можно было вообразить.

Наступил наш черед. Мышка двинулась с готовностью, чуть даже натягивая белый поводок. Стараясь не отставать, я трусила рысцой рядом с ней, тщательно следуя мановениям руки великого маэстро Терри Торна. Пробежали мы, на мой взгляд, ровно. Ставить собак в стойку, одной рукой вздергивая им голову удавкой, а другой расправляя при этом хвост, как это делают в ринге англичане, я не умела — в России это было тогда не принято. Так что Мышке пришлось справляться самой.

— Мышечка, — будто издалека слышала я свой собственный голос, — ну давай, голубушка, красавица, давай, смотри, как хорошо получается! Я потом заберу тебя отсюда. Поедешь со мной в Москву, поедешь? Все равно ты тут никому не нужна, а я тебя уже полюбила. Будешь жить вместе со Званкой, она добрая, не тронет. Я тебя в поле свезу, хоть на воле побегаешь, зайца словишь, да, Мышечка?