—Ишь ты, не отпущает! Ну ничего, я скоро…

Рубиновое сердце раздраженно вспыхнуло…

На этот раз я почти не удивилась, похоже, привыкать начинаю, или это рассказ Пыляева так подействовал, кстати, мне не показалось, и он действительно куда-то уехал. Ну и черт с ним. Странно, но жирные волосы заботили меня гораздо больше, чем все убийства, вместе взятые. Конечно, врач запретил, но… если осторожно…

Мытье головы переросло в полномасштабное купание: теплая вода, ароматная соль, радио, бубнящее на кухне, – что еще нужно для счастья? Во всяком случае, после купания я выглядела гораздо лучше, чем до. Почти красавица. Главное же, ко мне вернулось утраченное душевное спокойствие. Я даже вещи складывала совершенно спокойно. Слава богу, добра у меня не слишком много, за раз вывезу, знать бы еще куда. Ну, куда-нибудь, на худой конец, воспользуюсь предложением Анастасии Павловны.

Ой, мой свитер розовый, а я была уверена, что потеряла его при переезде. И серый костюм. А вот джинсы, купленные на распродаже… С вещами я провозилась около часа, провозилась бы и еще дольше, но позвонил капитан Алексин, сообщивший, что Гошка попал в больницу. Нет, не так, Алексин спросил, не в курсе ли я, за что Гошку избили так, что он в реанимации отлеживается, а поскольку ничего внятного сказать я не могла, Толик отключился. Он даже не соизволил сказать, в какой именно больнице Гошка лежит, пришлось брать справочник и обзванивать.

Мне повезло с третьего раза.

Разговор с Пыляевым угнетающе подействовал на Аделаиду Викторовну. Если бы Дамиан кричал, пытался доказывать свою правоту… Скандал был бы на руку Аделаиде Викторовне – соседи потом подтвердили бы, что Пыляев – личность импульсивная, несдержанная, а следовательно, способен на необдуманные поступки. Но он же был спокоен! Он разговаривал с Адочкой, как с проштрафившейся служанкой. Он… Он посмел угрожать ей! Нет, не ей, Георгию, но от этого еще больнее. А все из-за Машки, можно подумать, на ней свет клином сошелся, видите ли, Георгий обещал паразитке квартиру. Мало ли, что и кому он обещал, жилплощадь принадлежит Аделаиде Викторовне, и распоряжаться ею будет именно Аделаида Викторовна, а не Георгий и уж тем более Дамиан. Он вообще к этой квартире никаким боком.

Слегка успокоившись, Адочка попыталась оценить ситуацию. В принципе ничего страшного не произошло, Пыляев обыкновенный самец, который пытается защитить свою самку. И ничего он не сделает, ни один суд не примет его заявления, даже думать смешно. Развод состоялся, на совместно нажитое имущество Машка не претендовала – спасибо ей за это огромное, отдельную квартиру, алименты или долю в фирме тоже не требовала, вот пускай теперь локти и кусает. Кому какое дело, отчего супруги развелись. Развелись, и ладно. А насчет врача пусть Дамиан не старается, уж кто-кто, а коновал, который аборт делал, показания против Георгия в жизни не даст, понимает небось, что доктора, согласившегося на подобную аферу, посадят.

И вообще, какое дело, какой суд! О чем она вообще думает! Ни Пыляев, ни Мария до суда не доживут, а значит, и проблема сама собой решится. Аделаида Викторовна вздохнула с облегчением, действительно, что это с ней творится, нервы совсем расшатались…

К Гошке меня не пустили, я сидела на жестком стуле, ожидая непонятно чего.

– Простите, вы будете родственница Баюна? Георгия Алексеевича? – Я обернулась на голос.

– Я. – Сердце екнуло. Неужели Гошке стало хуже, и эта девушка сейчас скажет, что он умирает? Не хочу слышать! Ненавижу больницы!

– Вчера просто другая женщина сидела. Постарше. – Медсестра улыбнулась, демонстрируя крупные неправдоподобно белые зубы.

– Это мать.

– Я так и поняла. Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Он поправится! Обязательно! Знаете, какие у нас врачи, с того света вытащат! А у него ничего серьезного, отойдет после операции, и в другое отделение переведут. Повезло, что пьян был, трезвый защищается, мышцы напрягает, а у пьяного все удары как бы сквозь него проходят… У нас один пациент был, с девятого этажа упал, так выжил, представляете?

– Вы это всем рассказываете? – Мне не хотелось обижать девушку, но ее болтовня действовала на нервы.

– Только вам. Простите, но у вас лицо такое… Страшное. Вы его, наверное, сильно любите?

На вопрос я не ответила. Не знаю. Когда-то любила, и, как мне казалось, сильно, после развода сходила с ума… А теперь? Да, мне Гошку жалко. Любого человека жалко, но ведь жалость – это еще не любовь?

– У вас кольца нет. – Девушка присела рядом.

– Кольца? Ах, да… Нет. Нету. – После случившегося кольцо вернулось к Гошке, о моих правах на тоненький золотой ободок, воплощавший семь лет совместной жизни, и речи не заходило. – Сложная была операция? – Тема любви была неприятна, а медсестра не собиралась уходить.

– Здесь простых не делают. Не надо волноваться, – поспешно добавила она, – теперь все уже позади. И от наркоза он нормально отошел, вот только все время Есенина вспоминал. Стихи любит?

– Да. – Мне стало грустно. Видимо, Гошик по-настоящему любил Эллу, если зовет ее. Медсестричка права, мне здесь делать нечего, дома работы хватает.

– Спасибо большое, я, наверное, пойду…

С Аделаидой Викторовной мы столкнулись у входа, и я в очередной раз поразилась ее небывалой выдержке. Сын в реанимации, пускай врачи говорят, что Гошка выживет и самое страшное уже позади, но сам факт… А она спокойна, только лихорадочный румянец да усталость в глазах выдают волнение.

– Добрый день. – Пускай мы воюем, но вежливость пока еще не отменяли, тем более место не слишком подходит для ссоры. Но Аделаида Викторовна так не считала, завидев меня, она вздрогнула, аристократический носик презрительно сморщился, а глазки гневно блеснули.

– Что ты здесь делаешь?

– Гошку навещала. – Не следовало отвечать на ее вопрос, даму аж затрясло от возмущения.

– Чего тебе понадобилось от моего сына?!

Мне? Да мне больше ничего не нужно ни от Гошика, ни от нее самой, пускай только держатся от меня подальше. Я повернулась, собираясь уйти.

– Мария, я не желаю видеть тебя рядом с Георгием! Ты не имеешь права приходить сюда, потаскушка! Убирайся немедленно! Прочь! И сегодня же из моей квартиры! Сегодня же, слышишь?!

Слышу, вопли Аделаиды Викторовны вся больница слышит. Неудобно-то как, я спиной чувствовала любопытные взгляды, бесплатный цирк, право слово.

Квартира встретила меня полной тишиной. Раньше хоть Степка в коридор выбегал. Вот, определюсь с жильем, куплю себе щенка, черного, глазастого и любопытного. У него будут непослушные узловатые лапы, розовая пасть с крошечными зубками и мокрый нос. Щенок будет меня любить и встречать на пороге, а потом вырастет в большую взрослую собаку, но все равно не растеряет своей любви. Собаки, они верные, не то что люди.