—Чему? Высокому званию купчихи? – Мысль о нарядах Беатрисе понравилась – папенька отказывался платить портнихе, и девушке приходилось донашивать платье, которое вышло из моды.

—Высокому званию графини фон Катценельнбоген. Будущей. После смерти отца титул перейдет к тебе.

—А так разве можно? – Папенька не единожды сетовал, что Эльза родила ему пятерых дочерей, но так и не порадовала сыном, которому можно было бы передать титул.

—Здесь – можно. Варварская страна. – Графиня почесала Диди за ушком, и болонка блаженно прикрыла глаза. – Варварская, но богатая.

Беатриса вздохнула, сейчас в очередной раз придется выслушать семейное предание о том, как папенька приехал в Россию – умерший дядя завещал Фредерику фон Катценельнбогену долю в предприятии, имение и некую сумму денег (от рассказа к рассказу сумма менялась). Беата не была уверена, помнит ли кто-нибудь, сколько же денег было вначале, но в любом случае в данный момент не осталось ни рубля. Имение продано, доля в предприятии тоже – от нее отец избавился первым делом, негоже аристократу, потомку рыцаря-крестоносца марать руки торговлей, а городской дом заложен-перезаложен. И где тут русские богатства?

—Значит, я буду графиней?

—Будешь, – пообещала Эльза.

– А Василий Илларионович графом? – Девушка хихикнула, очень уж нелепо получалось – Василий фон Катценельнбоген. И вид у жениха был отнюдь не графский, более того – самый что ни на есть купеческий. Окладистая борода, грубые черты лица, толстое брюхо и мозолистые руки. А еще Полушкин не имел ни малейшего представления о хороших манерах – он мог рассказать неприличную историю при дамах, за обедом громко срыгивал и вытирал толстые пальцы о скатерть.

—Согласна, графа из него не выйдет, но Василий Илларионович беспокоится не о себе, а о детях, которым он передаст и деньги, и титул.

—Маменька, но я не хочу выходить за него замуж!

– Беата, ты, конечно, можешь отказаться, но в таком случае, боюсь, что мой возлюбленный муж и твой отец попадет в долговую яму. Стоит ли говорить, что после такого печального происшествия шансов выйти замуж – просто выйти, об удачной партии я не помышляю – не будет ни у тебя, ни у сестер. А Василь обещал не только рассчитаться с долгами, но и положить приданое сестрам. Подумай хотя бы о них!

Беатриса отвернулась. Она любила сестер и папеньку, с другой стороны, может, не все так и плохо. Жених хоть и нехорош собою, но щедр. Каждый день, почитай, шлет подарки: то гребень, который маменька с полу подняла, то шкатулку музыкальную, то веер расписной, а в честь предстоящей помолвки вообще палантин соболиный подарил, ничего похожего у Беаты никогда не было.

—Хорошо, – прошептала девушка. – Я выйду за него.

—Умничка ты моя! – Эльза столкнула болонку с колен. – А теперь одевайся, до свадьбы осталась пара недель, а столько всего нужно успеть! Хотя бы гардероб твой обновить… Василий Илларионович заплатит… – Невкусную пилюлю следовало подсластить.

Свадьба состоялась спустя три недели, Беата была почти счастлива: свадебное платье выписали из Парижа – спасибо маменьке, заранее позаботилась, – а бриллианты, украшавшие тонкую шейку невесты, заставили позеленеть от зависти не одну сплетницу. Когда же Василь Илларионович преподнес Беатрис свой главный подарок – рубиновый гарнитур, одна из приглашенных дам упала в обморок, тоже, наверное, от зависти. Самой Беате драгоценности не понравились – слишком вычурно, помпезно, как раз в купеческом вкусе. Вот если бы срезать подвеску – крупный рубин, ограненный в форме сердца (мать шепнула, что камень называется «Сердце голубки»), и вставить его в диадему… Получилось бы красиво.

Беата старалась думать о новых нарядах, драгоценностях и милых женскому сердцу безделушках, которые она сможет купить на деньги супруга, и пока шел пир, у нее получалось, но в данный момент, когда она осталась наедине с новоявленным мужем, былые страхи вернулись. Что с ней будет теперь?

– Что, Беатка, нравится подарок? – Купец довольно ухмыльнулся и почесал брюхо. – Я тебя с головы до ног такими украшу. Хошь, бриллианты, хошь, изумруды, хошь, жемчуга… Ничего не пожалею, царицей будешь! Примерь! – Девушка послушно надела гарнитур. Тяжелые серьги больно растягивали мочку уха, а ожерелье легло на шею, точно дорогой ошейник, только «Сердце голубки» нежно ласкало кожу. Это особенный камень, поняла Беата, и рубин доверительно мигнул, будто подслушал мысли.

Кажется, я закричала. Точно закричала, иначе зачем Димке меня успокаивать? На этот раз во сне не было ни крови, ни трупов, ничего такого, чего можно было бы испугаться, а я дрожу. Пыляев обнял, гладит по голове, как ребенка, и шепчет что-то на ухо, а у меня перед глазами рыжая клочковатая борода, пьяноватые глаза да жадные руки.

– Ну, успокоилась? – Димка пощупал лоб. – Температуры нет.

– А должна быть?

– Не знаю, – пожал плечами он, – я ж не врач.

– Оно и видно. Который час? – В последнее время я совершенно потеряла счет времени. Каламбур получился.

– Начало третьего.

– Дня?

– Ночи. – Ночи? Надеюсь, он шутит? Нет, Дамиан совершенно серьезен.

– Пигалица, давай завтра к врачу съездим?

– Я так плохо выгляжу? – Стоит ли говорить, что его предложение мне не понравилось.

– Нет. – Он смутился. – Ты очень хорошо выглядишь, просто… У тебя же сотрясение было. И эти твои провалы… Как сегодня, сидишь, разговариваешь, вроде бы все нормально, и вдруг замолкаешь. Я сначала подумал, что снова обморок, а потом смотрю, спит моя мышка, сопит в две дырки, и не добудиться ее. Маш, это ненормально.

Я вздохнула и села, наверное, он прав, ненормально. Меня саму это пугает, а если за рулем засну, или когда улицу переходить буду, или еще где-нибудь. А видения, что под сны маскируются? Это тоже часть болезни?

– Машка, выбрось эту чушь из головы, ты не сумасшедшая.

Вот, а я и не заметила, что рассуждаю вслух.

– Вставай, соня, завтракать будем. Заодно расскажешь, отчего тебе в Вимино не сиделось и что с головой произошло.

Георгий нашелся. Бедный мальчик попал в больницу. С того момента, как сухой равнодушный голос в телефонной трубке вывалил на хрупкие плечи Аделаиды Викторовны ужасное известие, она не находила себе места. Адочка помчалась туда, но ее не пустили к Жоржу. В реанимацию, видите ли, нельзя. Аделаида Викторовна шесть часов просидела на жесткой кушетке, наблюдая, как мечется по зеленому циферблату секундная стрелка. Медсестра уговаривала ее пойти домой, щебетала, что все самое страшное позади и опасности для жизни нет, а значит, не стоит тратить нервы и собственное здоровье. Но разве могла эта молодая девчонка, у которой на уме танцульки, косметика и кавалеры, а никак не пациенты, понять глубину материнского горя? Конечно, нет!