Андрюшку убаюкало. Поклевал носом, устроился на лавке. Мелкий мой, тощеныш ребристенький. Подушку подсунул аккуратно, но одеялом прикрывать не стал — проснется, разобидится. С чего тятька будто к младенцу?

Так и проспал до Лабытнаги. И когда стали, не проснулся. Паровоз притормозил легонько, плавно стал — интинские машинисты славились мастерством. Как-никак Святой город. Круз пощекотал сына в пятку. Поднял брыкающегося, голосящего. Встряхнул, поставил, объявил сурово:

— Приехали. В туалет хочешь?

— Хочу, — ответил Андрюшка плаксиво.

— А вот и нельзя. На станции мы, — объявил Круз довольно и хихикнул. — На вокзале сходишь.

Встречали поезд полдюжины мрачных бородатых вояк. Лабытнаги Захар считал чуть не своей вотчиной, волчатники гостевали там частенько и, видать, поделились привычками — смердело от лабытнажских нечеловечески. Забубнили разноголосо, здороваясь. Предложили машину — осыпающийся «Москвич», ушедший на пенсию еще до Крузовых времен. От машины Круз отказался и пошел во главе жуткой, скалящейся, увешанной железом банды.

Гости увидели. Лабытнажские их предусмотрительно разместили на веранде, с чаем и сухариками. Когда Круз зашел, гости повскакивали — пятеро средних лет мужчин в длинных кожаных плащах, сапогах и портупеях. Зачем им портупеи, Круз не понял — но выглядело внушительно.

Поздоровались, сели, принялись за чай. Представились, поговорили про погоду. Про комаров. Про болота — ползут, сволочи. Про моторы — ремонтировать с каждым годом все трудней. Поди-ка поршень доморощенно отлей да обточи — умаешься. Уже паровые машины в мастерских поставили — понадежней ведь битых дизелей. Про баб поговорили. Круз поудивлялся: это как у вас женсовета нету? Так-таки баб нету наверху?

Наконец гости не вытерпели. Старший, Олег, — тощий блондин лет сорока пяти со шрамом через щеку — отставил решительно чашку и объявил:

— Андрей Петрович, мы к вам по делу!

— Ну так рассказывайте, — разрешил Круз.

— Мы никогда не причиняли вам никакого вреда! А ваши люди с собаками разоряют нашу землю. Убивают, жгут. Зверствуют! Изгоняют людей, режут скот. Скажите, зачем? Почему нам не жить мирно? Земля ведь опустела. К чему воевать?

Круз отхлебнул. Поставил чашку, укусил сухарик. Тщательно прожевал. Поднял чашку, запил. И сообщил:

— Вялое ваше дело. Не причиняли вреда, значит. А юная шантрапа, выжившая после трех-четырех годков разбоя, куда возвращается? И где у этих недоносков «страна силы», не знаете, случаем?

— Наверное, вас дезинформировали, — предположил Олег. — Да, мы принимаем всех здоровых людей. Это наш закон и правило. И не спрашиваем о прошлом. Тем и живы. Но мы — мирный народ. Плавим железо, добываем газ.

— И снабжаем оружием южан, посылающих банды, — добавил Круз. — И отсылаете тех, в ком видите признаки хвори, на юг.

— Позвольте, — возразил Олег. — Сейчас каждый выживает как может, складывает свое устройство социума. Мы все на грани выживания. Если бы мы не жили, как живем, разве продержались бы? А сейчас появилось лекарство, с ним можно отбросить старое, принять новое, гуманное!

— Новое, значит, и гуманное? — Круз усмехнулся. Отпил чаю, поболтал ложечкой задумчиво. — У вас там хорошо с образованием, правда?

— Мы стараемся поддерживать стандарты. Не скатиться в родоплеменной быт.

— Не скатиться, значит. Сохранить касту знатоков, набитых бесполезными теперь словами. Признак господина — заковыристая речь. И портупея, наверное? Я вам сообщу то, что вы, наверное, и так знаете. Или могли бы знать, если б не забивали головы пустословием. Мы много лет отбивались от детских банд. Эти банды забредают на удивление далеко. Они убивают и жгут. Бессмысленно разрушают — просто потому, что могут. Обычная для подростков агрессия, которую кто-то умело направил и раздул. Мы отбивались, нападали сами, побеждали — на удивление бесплодно. Выбитые племена недорослей загадочно возрождались. Странно, правда? А вы тем временем спокойно хранили культуру, добывали газ и — что там еще? — ах да, плавили железо. И спокойно отправляли экспедиции на земли, опустошенные малолетней солдатней.

— Вы ошибаетесь! — воскликнул Олег, слегка побледнев.

— Ошибаюсь? Возможно. Но это несущественно. Мне недосуг разбираться в мелочах. Отныне хранением вашей культуры займемся мы. Ваш народ мы поселим в хороших местах — дюжину там, десяток здесь. А на ваши земли придут наши люди. И заботливо примут все ваши достижения.

— Но это же… это же гибель всего достигнутого нами! Это невозможно! Вы же образованный человек, я же вижу, вы должны понимать…

— Сынок, это ты должен понять. Выбор у тебя простой: живым остаться или сдохнуть. Ты не суетись. Ни к чему. Спокойно чаек допей. Ты нам полезен будешь. Детей станешь учить красивым словам. Оно важно — слова знать.

Круз встал.

— Эй, Семен! Позаботься о гостях. В баню своди. Завтра у них дорога дальняя, пусть погуляют напоследок!

Дан умер восьмого августа, в день удушливой, липкой, вязкой жары. Но в день его похорон, десятого, небо обложило, из темнобрюхих низких туч посыпало белой крупой. Дана уложили в курган. Обложили бетонными плитами дно неглубокой ямы, нагромоздили штабеля шпал, рельсов, асфальта, земли, чугунных болванок, шлака. И обсыпали скудной северной землей. А после пели о покойном, бросали хлеб, плакали. Вокруг кургана, поднявшегося на три человечьих роста, горел в бочках мазут, и копоть летела на лица плачущих, мешаясь со снегом.

В ноябре Обь встала надежно, и Круз, собрав гвардию и силы со всех станций Великого Котласа, с броней и запасом соляры пошел на восток — собирать добычу. Из июльских послов отпустили одного — рассказать. Рассказ услышали, потому что еще до сентябрьского разбоя, учиненного Захаром совместно с интинскими ударниками, к Уралу потянулся разнообразно семейный люд. Кое-кого подстрелил темный оленный народец, но большинство было встречено, обыскано, ограблено, накормлено и препровождено на котласские земли. Беглецы, дрожа, рассказывали такое, что кровь стыла в жилах. Крузу передавали — он верил. Захар думает по-волчьи. А волк может перерезать все стадо просто потому, что может. И детское мясо серые любят. Посланцы от Захара рассказывали, смеясь, что «страна силы», мечта и награда малолетних головорезов, оказалась тупой и толстой. Ни постов, ни защиты. Танков — раз-два и обчелся. Одно что пару вертолетов додумались пустить. Вертушки — страшное дело против серых. Боятся те рокота. Но ударники помогли: первый из РПГ выцелили, хвост — напрочь. Второй из пулемета окатили, вроде и не задымил, но прочь полетел и в тайге грохнулся. Все, хана. Идите, хозяин, принимайте трофеи.

Те оказались велики. Круз губу прикусил, увидевши. Больницы, школы, дороги. Вода и свет в домах. Живой город — впервые за много лет увиденный. Не подновленный скелет, не квартал среди руин — город с фонарями, с троллейбусами, с кинотеатром. Они не тратились на войну — и потому сделали так много. Но и потому же не выдержали и полугода, когда война пришла к ним. Воевали изгнанники. Те, кто был обречен умереть во сне, улыбаясь. Они уходили на юг, на запад, на восток. Соединялись в подобия племен, разбредались снова. Любой, пошедший им навстречу, как то изначально планировал Круз, неизбежно увяз бы в череде бесконечных стычек, годами полз бы по землям, удержать и обезопасить которые могли бы лишь тысячные гарнизоны. Люди за Обью придумали хорошо. Круз пожалел, что попал не к ним.