— Это где?

— На острове в Нью-Гемпшире.

— Хм… Новая Англия. Кому она нужна? Как насчет Боузмана?

— А почему бы не Нью-Йорк?

— Или Лондон? Или Париж? Давай уж тогда все наши деньги спустим, раз на то пошло.

— Пасо-Роблес, Калифорния.

— Ашвилл, Северная Каролина.

— Ашвилл!

Мы уже словно побывали во всех этих местах, лишь произнося названия. Нам не хотелось переезжать в большой город. Мы хотели, чтобы там были настоящие горы. И маленькие пекарни. И доступные цены. И развлечения на свежем воздухе. Но главное, мы поняли: мы можем переехать, куда захотим. Вот так просто. Это казалось смешным.

Мы вернулись со списком: Кетчум, Ашвилл, Флагстафф.

В нас как будто сработал инстинкт самосохранения. Мы поняли, что надо делать ноги. Надо скорей бежать от наших родителей, прочь из этого места. Пора было разучиться делать то, чему мы научились. Я научилась быть на грани нервного срыва, маскируя это беззаботностью, старательностью, соблюдением правил. Брюс же выучил, что обеспечивать семью означает быть в одиночестве и в депрессии.

На санскрите вторая сутра звучит так: читта вритти ниродхах. Читта означает ум; вритти — колебания или прерывистость; ниродха — обуздание.

Эти три слова были переведены множеством прекрасных способов, но мне больше всего нравится этот: «Йога останавливает суету сознания».

Этот перевод был созвучен стихотворению Уильяма Стаффорда, которое нравилось мне в школе: «В мире преобладает суета, созданная другими, / И, следуя за чужими богами, мы можем упустить из вида свою путеводную звезду».

Мы тоже следовали за богами, которых создали другие. Я не понимала, как можно изменить эту ситуацию, если мы останемся в Сиэтле. Нам не нужно было расставаться друг с другом. Нам нужно было расстаться с нашими родителями. И городом. Нам тоже предстояло сбежать, но мы собирались сделать это вместе.

Бабушки и дедушки не обрадовались. Никто не обрадовался. Моя мама заплакала и тут же стала искать подходящий отель в Боулдере. Мой отец сказал: «Для вас это хорошая возможность. — Но тут же добавил, обняв меня за плечи: — Но это же всего лишь на год, да?»

Итак, мы уже почти остановились на Ашвилле, когда получили письмо: Брюса приняли в ассоциацию в Колорадо.

Я поехала на другой конец города в новую студию, где обучали только виньясе. Студия была шикарная, с завитками красной краски на стенах и оглушительным саундтреком из индийских фильмов в колонках. Я развернула коврик и огляделась. В зале было множество таких же красивых, подтянутых девочек, что и в моей студии — видимо, они гонялись за классами виньясы по всему городу, как серферы гоняются за волнами.

Инструктор, у которой я раньше не занималась, вышла вперед, покрутила ручки на стереосистеме и принялась перечислять позы.

На этом занятии мы делали бакасану. К тому времени я научилась ее делать, но всё еще чувствовала себя неуверенно. Сегодня я поставила ладони, усадила колени на локти и взлетела в позу. Все усилия, что я предпринимала эти годы, все мои чатуранги для укрепления рук и бандхи для укрепления пресса, наконец, дали результат. Теперь я умела летать — хоть и совсем немножко.

Мы собрали вещи, сдали наш дом и отказались от места в кооперативной школе на следующий год, а детей записали в школу в Колорадо.

Наконец настало время уезжать. Как и предсказывали мои мечты о побеге, мы загрузили наш «фольксваген» игрушками, книжками, дисками, подушками и DVD-проигрывателем для детей, хотя знали, что всё это не поможет: эти предметы, призванные облегчить людям жизнь, почему-то никогда не облегчали ее нам. В нас как будто был встроен жучок, делавший нас не такими, как все нормальные люди, не позволявший воспользоваться обычными решениями, которые помогали всем нашим друзьям и родственникам без исключения. Это началось с самого рождения детей: соски и колечки для режущихся зубов, специальные детские ножницы, а теперь вот и DVD-проигрыватель — не то чтобы мы не хотели, чтобы они действовали. Просто они не действовали, и всё.

Итак, мы сели в фургон. Мы сдали дом в аренду и последние несколько дней перед отъездом жили у мамы и Ларри. И вот августовским утром мы обнялись с моими родителями, а потом сели в машину и уехали. Брюс сидел прямо, как натянутая стрела. Для него такая перемена в осанке была очень резкой, даже радикальной. «Фольксваген» несся вперед не очень быстро, но очень уверенно, а родители тем временем выпускали нам вслед свои сети, как команда человеков-пауков. Не уезжайте, не уезжайте, не уезжайте!

Но мы уехали. Свернули на темную улицу под сень гималайских кедров. Нам отъезд запомнился резким, с визгом на повороте за угол, как будто мы спасались в угнанной машине.

Озеро Вашингтон сверкало под утренними лучами, мост посреди блестящей воды казался узким, как шлагбаум. Мы выехали на шоссе и двинулись на восток, через несколько часов миновали запруженное побережье, окольцованное изумрудным лесом, и очутились в открытой высокогорной местности. Здесь у деревьев были просветы. Мы ехали мимо Голубых гор, и нам в глаза светило солнце. Эти горы всегда были там — только представьте!

Пока мы рассекали в самой высокой части юго-восточного Вашингтона, я вспомнила своего деда, отца моего отца, который жизни не мыслил без американской природы. Он сколотил состояние на мехах. Когда он был при смерти, мы с братом и наши двоюродные братья и сестры собирались в его комнате в доме престарелых в центре Сиэтла и слушали его байки. Однажды, прохладным весенним вечером, мы с ребятами сидели с ним в его доме на холме и завороженно слушали. Почему-то разговор зашел о Колорадо, и мы думали каждый о своем. Внезапно дед, которому вообще-то, поэтичность была несвойственна, прервал тишину такими словами: «Ах, неизведанные горы Запада»! Вот куда мы сейчас ехали: в неизведанные горы Запада.

Пообедать мы остановились в Бойзе. Температура перевалила за тридцать. Мы искупались в фонтане, глядя, как посетители собираются на концерт. Они шли в помещение — какая глупость. Мы двинулись дальше. Ехать и ехать — сейчас это казалось самым правильным.

В Кетчуме мы лежали на лужайке перед домом моего двоюродного брата и любовались нависшими со всех сторон горами. Они были бурыми, сухими и голыми. Повсюду росла полынь. Ландшафт здесь довлел над всем.

В Парк-Сити мы сели на фуникулер на вершину горы. Прогулялись по самому ее краю, как будто гора была полкой, а мы — книжками, расставленными в таком порядке: сначала мама, потом дети и в конце папа. Так детей не съели бы горные львы. Наша новая жизнь казалась предельно простой! Тогда мы еще не знали, что осиновая роща — целостный живой организм, и не научились растирать меж пальцев иглы желтой сосны, чтобы почувствовать аромат ванили, сладкий и сексуальный, как отличница на выпускном балу. Всё это нам еще предстояло узнать. Пока же мы просто гуляли, стояли у ручья, ели печенье, и нам казалось, что, если есть что-то прекраснее такой жизни, нам, пожалуй, это и не нужно.