В комнату вошёл Шурик.

— Ну, ты готова? Я уже — да, Алиса, по-моему, давно. Мы идём?

— Мы уже идём? — вбежала дочь. Я непонимающе посмотрела на них: как я могу куда-то идти, сломанная кукла.

— Нет, — я не узнавала своего голоса, он был хриплый, чужой, пустой какой-то. — Я не смогу пойти... Вы идите... Я дома побуду...

— Да что случилось? Кто это звонил? — Шурик подозрительно посмотрел на трубку, которую я всё ещё держала в сломанной руке.

— Мама.

— Мама? Опять она тебе что-то сказала? Что? Что на сей раз случилось?

— Дача.

— Господи, снова... Да поеду я туда, — заорал муж, чуть не топая ногами. — Скажи ей, что на следующей неделе поеду! Задолбала уже!

— Скажу. Сказала.

— Ну?

— Мы ей противны.

— Ну и чёрт с ней! Она мне тоже противна, — опять крикнул Шурик.

— Не кричи. Больно.

— Что больно? Что с тобой случилось? Из-за этой дуры?

— Идите, гуляйте. Я не могу идти. Не могу.

— Мам, ну, пойдём! — законючила дочка. — Я так хочу в парк, на аттракционы!

Я посмотрела на дочку, попыталась улыбнуться и каким-то чудом протянула к ней сломанную руку.

— Подойди ко мне.

Алиска бросилась ко мне и порывисто обняла. Я вдохнула родной аромат, закрыла глаза и мягко отодвинула от себя дочь.

— Шурик, я тебя очень прошу: идите. Я сейчас не в состоянии.

— Вот чёрт! Ну, ладно, ты отдохни, полежи, мы быстренько погуляем...

— Не надо быстренько. Гуляйте, сколько хотите. Я полежу и отдохну.

Они ушли. Дальше я действовала, как автомат. Мне было совершенно ясно, что нужно делать.

Я набрала полную ванну воды, приняла четыре таблетки феназепама, нашла в наших хозяйственных закромах бритву. Через четверть часа после их ухода я уже лежала в ванной и деревянными пальцами распаковывала бритву. О чём я думала? Мысли были ленивые, усталые, вялые и совершенно спокойные. «Не надо жить. Не имеет никакого смысла. Ничего уже не будет хорошего никогда. Только боль, ненависть, нелюбовь. Зачем Алисе нужна такая ничтожная мать? Всем будет лучше без меня. Точно знаю: без меня будет лучше. А так и я мучаюсь, и со мной мучаются. Зачем? Не надо жить. Не хочу жить. Не могу жить».

Интересно, почему даже новые бритвы у нас тупые? Страшно вспомнить, как я пилила вены: и на локтевом сгибе, и на запястьях. Я даже помню звук перепиливаемой кожи и чего-то там еще. Я пропилила глубокие раны с огромным трудом, но что-то сделала не так: кровь не хлынула. На обеих руках были глубокие порезы, из которых не шла кровь. Чертовщина какая-то! Тем временем, начал действовать феназепам. Голова моя постепенно отключалась, глаза закрывались, вода остывала... Мне стало холодно. В полусознательном состоянии я вылезла из ванной и буквально на четвереньках доползла до кровати, на которую взобралась и «отрубилась» начисто.

Такую вот, голую, свернувшуюся калачиком на кровати и спящую, меня и нашли муж с дочкой. Я очнулась от крика Шурика:

— Катя, что с тобой?

— Со мной? Что со мной? Не знаю... — пробормотала я. Он перевернул меня и с ужасом заорал:

— Что у тебя с руками?

— Ничего.

Потом он бегал по квартире, укрывал меня одеялами, мазал йодом и бинтовал мои жуткие порезы, из которых так и не пошла кровь. При этом он матерился и кричал:

— Сволочь! Какая же она сволочь! Всё-таки довела тебя! Я её убью! Я ей всё скажу!

В этом месте я начала булькать — это был смех.

— Ты — ей! Ты ей никогда ничего не скажешь. Ей никто никогда ничего не скажет. В штаны уделаешься, но не скажешь.

— Вот увидишь! — бушевал Шурик.

Несколько часов спустя я, уже немного придя в себя, твёрдо сказала мужу:

— Ты никому ничего не расскажешь. Я сделала глупость, но нельзя об этом говорить маме. Она может не пережить такой кошмар...

Боже, как я была наивна! Но Шурик слово сдержал. К счастью, Алиса не успела ничего понять и испугаться: муж не пустил её ко мне в комнату, сказав, что я заболела.

Алисина мама таки заболела. Кровь-то не пошла, а вот инфекцию я себе внесла нешуточную. На следующий день у меня поднялась температура, а через сутки пошли страшные нарывы по лицу и голове. Инфекция была где-то совсем рядом с моим дурным мозгом... Надо было что-то делать, потому что у меня распух лоб и что-то вздулось на затылке. Я позвонила Олечке и пролепетала:

— Знаешь, я порезалась сильно и вот такие у меня неприятности...

— Ой! Немедленно к врачу, ты что! — воскликнула подруга. — Это очень опасно!

Как я могла ей объяснить, что не могу пойти к врачу! Что мне нельзя к врачу! Что я резала вены, и это придётся объяснять!

— Нет, — промямлила я. — Ты мне сама скажи, что принимать, какое лекарство?

— Ну, ты даёшь! — Олечка была изумлена, видимо, она решила, что я либо рехнулась, либо законченная идиотка, и это не могло её не удивлять. Она сказала, какой антибиотик в этой ситуации может помочь, и я послала Шурика в аптеку. В общем, Олечка меня спасла, антибиотик помог. Но нарывы на лице у меня не проходили месяца два. И их подружка лечила мне по телефону, плохо понимая, что со мной происходит и почему я не пускаю её к себе, но всеми силами стремясь помочь, раз уж я ни за что не иду к врачу. Спасибо, милая моя Оля!

Мама так ничего и не узнала. Спустя пару дней после происшествия она позвонила, как ни в чём не бывало, и ни я, ни муж не сказали ей ни слова. Маму нельзя волновать, у неё может подняться давление.

21 февраля

Утром милый мой муж подал мне завтрак в постель. Всё бы ничего, но Женечка с утра плохо себя чувствовал — его мутило, у него болела голова. Тем не менее, он собрался и поехал по делам. Как только он ушел, я тоже почувствовала, что «расползаюсь» и снова легла. Почти сразу же начала засыпать, но телефонные звонки не дали мне заснуть.

Потом вернулся Женя, я, вроде бы, пободрела, встала, а сейчас опять лежу. И пишу в лежачем состоянии. Такое впечатление, что я вагоны разгружала. И спать хочется. А ведь утром я даже сделала небольшую зарядку...

Мне нужна пара кремов «для выражения лица». Надо съездить в магазин и, возможно, в аптеку.

Плохо то, что Женя хреново себя чувствует. Может, это уже весна начинается? Может, погода с давлением дурят? Как бы то ни было, но ему, бедному, тяжко. Мне очень его жалко. Хотя я сама, как ваза из стишка (или пресловутое корыто), разбита, разбита...

Итак, продолжим загробную тему. Надо думать, как уйти. Когда — само решится. При помощи каких таблеток, мне уже ясно. Не ясно — какая доза, чтобы, не дай боже, просто не остаться инвалидом. А уж чтобы вовремя не откачали, об этом я позабочусь. Кое-какие ценные советы я почерпнула из Инета, но надо будет всё проштудировать подробней. В этой ситуации я не имею права на ошибку. Женя как-то сказал, что подобные мысли — жуткий эгоизм, и я не думаю ни о нём, ни о дочери. Чушь! Прежде всего, о них-то и думаю. Сперва у них будет сильнейшая боль горя, а потом такое облегчение... Женя говорит, что в этих случаях оставшиеся близкие ругают и корят себя до конца жизни. Насмешил! Алиса будет ругать себя? Да ни в жизнь! Да ей и не за что. Что же касается тебя, милый Женечка, то тебе себя корить абсолютно не в чем. Если только в том, что благодаря тебе я прожила лишние несколько лет. Без тебя я бы сделала это в ноябре 2002 года — я тогда это твёрдо решила. У меня всё было для этого готово, но появился ты, и всё изменилось. Как видишь, судьба-злодейка хитрая и сильная стерва. Перехитрила. Зашла с другой стороны. Никогда не смей себя ни в чем винить... Впрочем, рано об этом. Так-то вот, а больше у меня никого и нет. И больше душа ни за кого не болит.