– А где же всё-таки про Митрофана?

– Наберись терпения. Так… «В течение ночи с первого на второе июля…»

– Но архиепископ Митрофан был арестован чекистами Атарбекова ночью с седьмого на восьмое июля и в то же время арестовали епископа Леонтия?

– Все вопросы к автору этой заметки, – поморщился Федонин. – Это официальная газета тех времён. Поехали далее…

– Что там прописано про цианистый калий?

– Как же, как же. Вот… «И, кроме того, их особенно занимала чудовищная мысль отравлять более сознательные воинские части и особенно рабочий батальон. За что брался один из приезжих белогвардейцев, уверявших своих единомышленников, что ему это очень легко удастся сделать…»

Последняя фраза далась Федонину с некоторым трудом, он по инерции ещё искал каких-нибудь продолжений, но смолк.

Мы переглянулись.

– И это всё?

– Всё, – Федонин оперся на локоть, подперев голову кулаком. – А ты чего хотел услышать?

– Ну… хотя бы упомянули про отраву, про обоих священников арестованных… Кстати, в «Очерках о партийной областной организации» говорится, что Атарбеков, выступая перед большевиками на следующий день после арестов и расстрела, объявил, что заговорщики помышляли отравить весь Реввоенсовет, то есть Кирова, его самого и…

– Давай почитаем далее, боец, – прервал меня Федонин, – а после обсудим.

Трудно было не обидеться, тем более что старый лис уже неоднократно цеплял меня за больное место этим обращением, но я сдержался.

– Это ж журналисты! – тут же миролюбиво ткнул он меня в плечо ладошкой. – Они и не на такое способны. И потом. Может, цензура фамилии и лишние подробности убрала.

– А списки есть в деле?

– Кажется, имеется список расстрелянных. Все шестьдесят два человека. Но я мельком листал. Сейчас мы с тобой вместе поищем.

И мы продолжили поиски.

– Вот, слушай, – палец Федонина упёрся в лист, перечёркнутый красной стремительной надписью. – По-моему, нужный нам документик.

Я впился в него, не отрываясь. Этот лист значился под номером двадцать один. И число это было выведено в правом верхнем углу теми же красными чернилами или карандашом, что и надпись. Мы оба вчитались в эту надпись, стараясь её разобрать, и оба разом отпрянули. «Расстрелян» – обозначала она.

– Это потом кто-то написал, – будто про себя едва слышно выговорил Федонин. – Тот же архивных дел начальник. Листы пересчитывал, когда опись составлял для хранения. Сверялся. И отметку сделал.

– Какое это имеет значение? – промямлил я.

– В нашем деле всё имеет значение, – начал Федонин, но прервался и выдавил из себя. – Значит, всё-таки нашли мы с тобой… про Митрофана.

Это был протокол арестного листа. Отпечатан типографским способом. На самом верху над непрерывной чёрной линией чёрными буквами значилось: «РСФСР Особый Отдел при Рев. Воен. Сов. Касп. – Кавк. Фронта». И ниже буквами ещё большей величины: «Арестный Лист № 1297». Далее бланк был заполнен фиолетовыми чернилами человеком с неплохим почерком, но допускавшим порой ошибки.

– «От восьмого июня тысяча девятьсот девятнадцатого года, – начал тихо читать Федонин, подрагивая от волнения. – Арестованный Митрофанов, архиепископ Иван, 49 лет…» Они что же? – оторвался он от текста, недоумевая. – Попутали архиерея Митрофана? О ком Атарбеков докладывал? Другого архиепископа в городе никогда не значилось. Это что за Иван?

– Среди ночи его арестовали, – вмешался я. – Что же тут не попутать? И неизвестно ещё, где этот протокол заполнялся. Видите, исправлений полно.

Федонин снова наклонился над протоколом, начал читать вслух сначала вопросы, выполненные печатными буквами, тут же ответы, написанные чернилами:

– «Образование?.. Духовную академию. Профессия?.. Архиерей местный. Работает?.. В городе Астрахани. Партийность?.. Нет. Состоит ли членом какой-либо организации и долго ли?.. Нет. На какие средства живёт?.. На заработок. Имеет ли семью?.. Вдов. Арестован Особым отделом по ордеру номер сто сорок восемь». Все подписи неразборчивы…

Он поводил пальцем по подписи.

– Вроде Атарбеков?.. На букву «А» похоже?.. Нет, прочитать подпись невозможно. Штамп имеется. Зарегистрирован девятого июня девятнадцатого года и финтифлюшки вместо фамилии…

Он замолчал, задумался и сам себе ответил:

– А зачем им фамилии?

Я молчал, не находя слов.

– Ты знаешь, Данила Павлович, я ведь тут без тебя дело-то быстренько пролистал, кое-где глянуть успел. Хотелось заранее важное пометить, чтобы потом не искать, не тыкаться. Про крест бумаги хотелось увидеть, кто изымал, когда? Вообще-то при аресте обыск обязателен. И тогда протоколы составлять полагалось. А значит, бумага соответствующая должна иметься… Протокол допроса его искал…

– И что?

– Не нашёл ничего… Протокол допроса епископа Леонтия есть, – а Митрофана будто и не допрашивал никто.

– А Леонтий?

– И этот ни про заговор, ни про крест не сказал.

– Вы посмотрите на обороте арестного листа, – неуверенно подсказал я, – иногда следователи разные ссылки, пометки делают, вдруг протокола обыска под рукой не оказалось.

– Чист как младенец, – перевернул протокол Федонин, – единственная пометочка: «документов нет».

– Потерять не могли?

– Все листы пронумерованы, – вздохнул Федонин, глядя в сторону. – Первый раз синими чернилами, второй раз этим… красным карандашом, – он скосил глаза на протокол арестного листа. – Я уже перелистывал. Может, ты попробуешь, у тебя глаза острей.

Он отодвинул дело от себя. Я сплюнул на пальцы и зашуршал листами…

* * *

Мы всё же успели до восьми ещё раз перечитать дело до последнего листа и захлопнуть картонную корку.

– Может, ещё одно дело есть? – засомневался я. – Не может же быть такого? Во всём деле один протокол его ареста и эта… неведомо чья надпись о расстреле.

– Ещё одно дело? Мне начальник архива принёс это, только что не дрожал над ним. Как драгоценность какую! Ни разу, говорит, никому не требовалось, поэтому искали долго. Извинялся. Вы, мол, первые, кому оно понадобилось…

Со мной что-то случилось. Я дёрнулся к окошку, попытался хотя бы чуть-чуть открыть форточку, надёжно замурованную в раму. Ужасно хотелось свежего воздуха. Но тщетно, только ногти обломал.

– Ты иди, боец, – подтолкнул меня к двери Федонин. – А я уж дождусь его. Раньше не придёт. В восемь, как сказано, так и станется. Здесь за порядком следят.

Операция вступала в завершающую стадию.

Донсков, конечно, потянул бы ещё, подождал, помурыжил время под видом уточнения каких-то деталей взаимодействия с другими службами, устранения огрехов – как без них! – согласования роли каждого подразделения… – сейчас это было на руку; он верил в существование недостающих звеньев: похищенный и пропавший чемоданчик из сейфа коллекционера, та же диковинная реликвия архиерея, до сих пор не только не обнаруженная, но маячившая в выдумках священников, и, наконец, главное – две фигуры этой истории – бывший агент губчека, отец убитого фармацевта Дзикановский и сам убийца, вор-рецидивист Князев. Эти составляющие, по его представлениям, должны быть связаны воедино, однако, как он ни пытался, расчёты его не смыкались. Образовывался какой-то схоластичный клубок неадекватных тайн и загадок, а эпицентры двух полярных половинок, двух частей этого клубка не намеревались сближаться. Это следствие отсутствия достаточной информации, красиво и умно определил ситуацию полковник Лудонин и предложил подготовить обстоятельную докладную на имя генерала.