— Иваныч, — прокряхтел он, — откуда же в тебе столько… веса, твою мать.

Движением плеч он поправил сползавшего со спины полковника Смирнитского.

…Сознание то возвращалось к полковнику, то он снова проваливался в небытие…

— Ну? — спросил Анатолий Смирнитский, только-только получивший звание старшего лейтенанта, тревожно и растерянно глядя на жену.

10 августа 1987 года выдалось особым. А тут еще жена взялась за свои женские штучки — стала томить долгим ответами, когда сердце готово было вот-вот выскочить из груди. Она подошла к Анатолию, скорее даже подплыла, легкая и воздушная, обняла его и чмокнула в губы, а потом прижалась щекой к широкой груди.

Тогда старлей Смирнитский все понял. В такие моменты, когда глаза жены светились счастьем, таким всеобъемлющим, которое способна испытать женщина, а в ее движениях столько нежности, заботы и любви, что хватило бы на всех людей на планете, слова уже становятся лишними.

— Девочка, — почти шепотом сказала она.

Для Смирнитского новость, словно первый весенний гром, ударила в голову и эхом отозвалась в душе.

Он подхватил жену на руки и закружил, бережно прижимая к себе. Она обвила руками его шею, ощущая себя бесконечно счастливой, обретшей частичку мира и уюта.

И весь мир перестал тогда для них существовать, оставив один на один с тем счастьем, которое в тот момент наполнило их существование. И не замечали они гула проносившихся машин, шума полуденного города с постоянными проблемами и тревогами, не замечали редких недовольных возгласов и взглядов прохожих, спешивших кто на обед в ближайшую от офиса столовую, кто, наоборот, — на работу, в пыльные кабинеты с инвентарной мебелью. Не в силах разомкнуть сплетенных в страстном поцелуе губ, они потом еще долго смотрели друг на друга счастливыми глазами. И казалось, что нет в мире силы, способной разлучить их, разбить вдребезги корабль семейного счастья.

Пот лился ручьем по черному от копоти и пыли лицу и вискам. Ноги подкашивались от усталости и тяжести веса раненого полковника Смирнитского. Каждый шаг давался все тяжелее и тяжелее, неимоверным усилием воли, стиснув зубы до скрежета и боли, Кириллов продолжал двигаться по каменистой тропе вверх, к месту сбора и эвакуации.

— Потерпи, — говорил он скорее себе, нежели полковнику, — еще немного. А наверху, там наши, Иваныч. Там свои, там мы домой отправимся.

Голова гудела, как свисток милиционера, уши заложило от сонма звуков прошедшего боя: трескотни оружия и взрывов рвавшихся как будто рядом гранат.

Полковник еле слышно, почти неуловимо что-то пробормотал, но Игорь разобрал слово «домой». Сквозь боль, пронизывающую тело, сквозь усталость и резь в глазах, когда мир воспринимается через призму золотисто-белесых кругов, он отчетливо услышал командира, как будто тот не шептал, а кричал в полной тишине — «ДОМОЙ».

— Домой, — сказал он шепотом от нахлынувших чувств, когда выбирался из салона, — кто бы мог подумать, что буду вдыхать загазованный воздух московских улиц с таким удовольствием.

— Давно не были дома, товарищ капитан? — спросил водитель служебной машины, сержант.

— М-да, — протянул он, — почти целую вечность.

— Да, — бросил напоследок сержант, разворачиваясь, — не сочтите за грубость, товарищ капитан, но примите поздравления по случаю возвращения домой.

10 августа 1993 года выдалось на редкость прохладным и дождливым, так что капитан Анатолий Смирнитский решил не везти семью в парк отдыха и развлечений, чтобы покататься на тех немногих каруселях, которые еще работали, а потом в детское кафе — поесть мороженого.

— А еще там есть пирожное «картошка», — обычно говорила жена, когда он предлагал сходить в кафе, и так по-детски прыгала от неподдельного восторга, хлопая в ладоши.

Но на этот раз все было по-другому.

— Сходи с Лизой без меня, — устало и как-то равнодушно ответила на предложение жена.

Смирнитский не хотел обращать внимания на ее интонацию, хотя разум твердил неустанно, словно заезженная пластинка, что их некогда счастливая жизнь изменилась, и далеко не в лучшую сторону.

Он ничего не сказал, просто ушел в детскую, где спала маленькая дочурка.

Преодолевший очередной поворот Игорь Кириллов, который из последних сил тащил пребывавшего в бессознательном состоянии полковника Смирнитского, ступил на уходившую вверх и казавшуюся бесконечной пыльную каменистую дорогу. Не гудели, разрывая воздух, вертолетные винты, не тарахтели БТРы и танки, изрыгая из выхлопных труб столбы копоти и разбрызгивая солярку, не стоял ни один блокпост федеральных сил с напряженными и матерящимися солдатами. Словом, ничего из того, что свидетельствовало о приближении к пункту эвакуации.

Только протянувшаяся насколько хватало глаз горная дорога Чеченской Республики сливалась с горизонтом в мареве полуденного солнца.

Смирнитский, изо рта которого капала слюна, еле шевеля губами, что-то едва слышно пробурчал.

Кириллов остановился, поправив соскальзывающую с шеи руку полковника, состояние которого ухудшалось. Он практически перестал двигать ногами, так что они волочились по каменистой земле. Мышцы тела расслабились и обмякали, превратив некогда казавшегося несгибаемым полковника в мешок с овощами.

— Эй, Иваныч, ты давай держись. — Игорь не знал, слышит ли Смирнитский, но очень надеялся, что звуки речи не позволят ему выпасть из реальности, и поэтому продолжал повторять то, что уже говорил не единожды. — Все будет хорошо! За тем поворотом, там наши, Иваныч.

А что еще он мог сказать?

Сколько поворотов уже пройдено, Игорь не знал, но каждый раз рассчитывал, что за следующим будут «наши».

— Ты, главное, не пропадай, — говорил Кириллов, — слушай меня, слушай мой голос и борись, цепляйся за жизнь!

— Жили они долго и счастливо, — закончил Смирнитский, закрывая книжку русских народных сказок.

Он сидел на краю детской кроватки и нежно укрывал дочку одеялом.

— Папа, давай еще одну? — заканючила дочь. — Пожа-а-а-алуйста?

Однако Смирнитский на провокацию не поддался.

— Нет, Лиза, — ответил он ласково, но в то же время строго, — следующая сказка будет завтра.

Дочь надула губки и сложила в знак недовольства на груди руки.

Смирнитский улыбнулся:

— Ты же знаешь, на солдата такие штуки не действуют.

Она еще некоторое время подулась, искоса поглядывая на папу: может все-таки удастся разжалобить на вторую сказку — но папа оказался непреклонен.

— Нет, дорогая, — повторил Смирнитский, — завтра.