Теперь улыбнулся он:

— Я тоже не успел ничего подумать. Вернее, когда в трюме был и услышал крик кормчего, то сразу понял — это ты. А когда выскочил на палубу, уже ничего не думал, просто смотрел в воду, чтобы тебя увидеть.

Агесия нашла его руку, снова сжала, как тогда — на палубе после спасения.

Паниасид просто смотрел на закат, ощущая бедром тепло островитянки.

Она тихо продолжила:

— Ты знаешь, меня уже дважды спасали. И каждый раз ты был рядом. Наверное, мне тебя Артемида послала. Она — домашняя богиня моей семьи. Ее статуэтка передавалась из поколения в поколение. Получается, что не зря я ее просила…

— О чем?

Агесия отвернулась.

— Неважно.

Но руку не убрала, только снова нежно пожала его ладошку.

Паниасид нахмурился. Ничего не поделаешь, придется сказать, раз уж без этого не обойтись.

Выдохнул:

— Я женат, у меня есть сын.

Помолчав, Агесия спросила:

— Ты ее любишь?

— Да. Очень. И сильно скучаю.

— Как ее зовут?

— Иола.

— Красивое имя.

Агесия медленно отстранилась.

Сказала, кусая губы:

— Ты уже совсем близко. Я буду молиться за вас Артемиде… Мы ведь останемся друзьями?

— Конечно!

Паниасиду казалось, что все просто. Есть он и семья, а есть бедная девочка, потерявшая все. Как порядочный человек он просто обязан ей помочь.

Галикарнасец уверенно заявил:

— Вы с Иолой точно поладите. Будешь жить у нас. Нам в хозяйстве пара рук не помешает. Друзей у меня много. Кстати, холостых…

Паниасид с хитринкой взглянул на Агесию.

Она грустно улыбнулась.

Запахнув на груди пеплос, сказала:

— Спасибо тебе за все. Извини, я устала. Хочу отдохнуть.

Вскоре оба спали, убаюканные звуками моря…

В тихой бухте Аморгоса покачивался керкур.

Лодка из обтянутых кожей жердей замерла на песке — словно туша тюленя. Пламя костра освещало выброшенный приливом мусор. Пахло жареной рыбой.

Двое пиратов передавали друг другу вертел с кусками палтуса. Запивали кислым молодым вином. Ножи находились под рукой — место пустынное, но нужно быть готовыми ко всему.

— Как думаешь — догоним? — спросил Батт. — Они наверняка заночуют на Калимносе. Оттуда до Галикарнаса день плаванья.

Гринн поправил повязку на предплечье, потом поковырял в зубах щепкой:

— Нельзя. У Калимноса патрулирует афинская флотилия. Мы же не знаем, сколько гоплитов на лембе. Любое столкновение привлечет внимание. Придется искать их в Галкарнасе. Кстати, тебе лицо Паниасида не показалось знакомым?

Батт кивнул:

— Ага… Вроде бы в Коринфе мы с ним схлестнулись.

— Точно! — Гринн схватился за нож, потом с силой воткнул лезвие в песок. — Он тогда полез на нас с кулаками. Гнесиоха тоже он убил. Ну, теперь я работу доделаю. У меня это личное…

— Ладно, ладно, не сомневаюсь. — Батт попытался успокоить подельника, похлопав его по плечу. — Мы знаем, что Паниасид — переговорщик Кимона. Так что рано или поздно он сам объявится. А где он — там и Геродот.

Синекожий облизал вертел:

— Надо еще пожарить. Нам по куску, остальное — на корабль.

Когда темень стала непроглядной, лодка причалила к керкуру. На полубаке замаячил светлячок лампы. Вскоре команда пиратского корабля приступила к еде.

5

Мрачная башня галикарнасского десмотириона высилась сразу за воротами на Миласы.

Редко кто выходил оттуда на своих двух. Многих выносили ногами вперед на тюремное кладбище. Горожане с утра до вечера толпились возле алтаря Зевса Карийского, моля бога о милости к близким.

Сначала, как и в Афинах, здесь содержались должники. Но после поражения при Микале Ксеркс сбросил маску радетеля своих подданных. Сатрапы получили приказ на политические чистки. Эллинов и карийцев начали сажать за малейшее подозрение в заговоре или неблагонадежности.

Павсаний и Геродот отправились к башне на следующий день после возвращения в Галикарнас. Когда железные ворота-катаракта с лязгом поднялись, они прошли во внутренний двор.

Отстояв очередь к начальнику тюрьмы, посетители предъявили разрешение на свидание из городской магистратуры. Паниасид внес плату за содержание обоих узников. Потом они вернулись на тюремный двор.

Одного за другим приводили арестантов, получивших право на свидание с родственниками. Лохматые, в синяках и болячках, с цепями на ногах — эти бедолаги представляли собой печальное зрелище.

Хмурый раб с обмотками из волчьей шкуры на ногах привел сначала Формиона. Стиснув сына в объятиях, Паниасид целовал его спутанные волосы. Геродот прижал двоюродного брата к груди, не обращая внимания на резкий запах давно не мытого тела.

Формион схватил лепешку. Глотал, почти не жуя, и так же жадно запивал водой из фляги.

— Феодор с тобой? — с замиранием сердца спросил Геродот.

— Да… Он болеет.

— Что с ним?

— Кашляет.

— Вас били?

Формион показал синяки на руках:

— Только меня.

— Тогда почему его не привели?

— Лежачих не пускают.

Паниасид не смог сдержаться, почти выкрикнул вопрос:

— Лежачих?

Геродот сглотнул подступивший к горлу ком.

Вернувшийся в тюремный двор волчьеногий заявил, что таскать туда-сюда больных и немощных не входит в его обязанности. Но если ему дадут пару монет, он позовет к арестанту гиеродула из храма Асклепия для осмотра.

Паниасид молча развязал мошну…

Домой дядя с племянником вернулись подавленными.

Вечером состоялся семейный совет. Женщины накрывали на стол, то и дело вытирая глаза краем хитона. Мужчины сохраняли суровое спокойствие. Все сходились в одном — дети больше не могут находиться в десмотирионе.

В первую очередь решали, где взять денег на выкуп. У кого занять, что продать, как заработать. Подсчитывали наличность, на глаз оценивали стоимость женских украшений.

Итог не радовал.

— Нам не собрать денег на выкуп обоих, — с отчаяньем в голосе сказал Паниасид.

Полиарх твердо заявил:

— Я не допущу, чтобы мои внуки сгинули в этом каменном мешке.

— Что ты можешь? — спросил брата Ликс.

— Пойду и сдамся!

— Тогда просто сядешь с ними в одну камеру. — Евтерпа говорила с надрывом: казалось, она теряет над собой контроль. — Детей, может быть, и выпустят, а тебя точно вздернут. Как я людям в глаза буду смотреть — отпустила мужа на верную смерть.

Полиарх не сдавался:

— Паниасид отнесет все, что соберем, архонтам. Скажет, что это за детей. А если Лигдамиду нужен главарь, то он его получит. Когда я возьму вину на себя, их точно отпустят.

Дрио разрыдалась: она ужасно переживала за сына, но и деверя было жалко. Геродот с замиранием сердца слушал родственников, понимая, что сейчас решается судьба брата.

Семья смирилась с решением старшего в роду. Теперь каждый должен был внести свой вклад в общее дело. Придется отдать все, что есть. О будущем старались не думать.

Собрав в узелок фамильные драгоценности, Дрио отправилась к ювелиру. Паниасид решительно двинулся