Я кивнула, все же не убежденная. Счета и ведомости представлялись мне малосущественными. Вот то, что Уилл Тайк является честным человеком, было уже важнее, в это я могла поверить.

— Выплачивает ли вам ренту мельник? — поинтересовалась я.

Непонимающее выражение сменилось на лице мистера Фортескью улыбкой.

— Сара, дорогая, — с легким упреком заговорил он. — Ради бога, не забивайте себе голову такими премудростями. Наш мельник действительно не платит ренту с тех пор, как образовалась наша корпорация. Мельница существует на таких же правах, что и кузница, и мастерская плотника. Все работы для наших крестьян они выполняют бесплатно. И следовательно, не получают никакой доли в прибылях. Так решили когда-то еще мы с Тедом Тайком, и с тех пор ничего не менялось.

— Понимаю, — спокойно кивнула я и притворно зевнула. — Как я устала! Мне пора уже спать.

— Конечно, вам пора в постель, — мягко согласился он. — Если вы заинтересовались деловой стороной вопроса, то мы могли бы заглянуть завтра в учетные книги. А пока что вам надо хорошо отдохнуть. Спокойной ночи, Сара.

Я нежно улыбнулась мистеру Фортескью. Этой улыбке я научилась давным-давно от Данди, когда она, стараясь выглядеть очаровательной, улыбалась сонно и по-детски. Затем я стала медленно подниматься по лестнице.

На сегодня я слышала достаточно. Не исключено, что Джеймс Фортескью успешно ведет дела у себя в Бристоле или в Лондоне, но здесь, в деревне, его могли обманывать каждый день в течение этих шестнадцати лет. Он целиком положился на одного человека, который был одновременно и счетоводом, и управляющим. Уилл Тайк мог преспокойно уменьшить долю прибыли и увеличить долю расходов. Он устанавливал долю каждого члена корпорации. Он устанавливал и мою долю. Этот Уилл Тайк родился и воспитывался в деревне и не имел никаких оснований заботиться о процветании своих бывших господ.

Тут мои пальцы коснулись деревянных перил и что-то сказало мне: «Это мое».

Это принадлежало мне. Эта лестница с изящными перилами, сладко пахнущий сумрачный холл, земля, протянувшаяся до холмов, и даже сами холмы, уходящие к горизонту. Это все принадлежало мне, и я стремилась сюда всю жизнь не для того, чтобы проводить свои дни в розовой гостиной. Я пришла наконец сюда, чтобы взять мою землю, чтобы владеть ею, независимо от того, чего это будет мне стоить. И чего это будет стоить другим.

Я отнюдь не была той слабовольной нищей, какой они меня считали. Я была озлобленной падчерицей и приемной дочерью цыганки. Мы были ворами и бродягами всю нашу жизнь, каждый день нашей отчаянной жизни. Моего Кея я выиграла на пари, а все деньги, которые я ухитрялась заработать, доставались мне либо шулерством, либо обманом покупателей лошадей. Я не чувствовала в себе ничего общего с этими жителями Суссекса. Я не была похожа на их нищих. Меня ребенком бросила мать, воспитали цыгане, продал отчим, и я была обучена всем премудростям, каким только можно было выучиться на дорогах. И теперь я научусь читать их чертовы книги, только чтобы узнать, что означают для меня их прибыли и кто из этих бандитов обманывает меня. Они видят во мне безвольную куклу, но я займу свое место сквайра. Я прошла через одиночество и отчаяние не для того, чтобы играть на фортепьяно в розовой гостиной.

Я неторопливо вошла в свою комнату и уселась на подоконник. Внизу расстилался залитый солнцем сад, а надо мной розовело жемчужное небо, освещенное заходящим солнцем. «Это все принадлежит мне, — сказала я себе сурово. — Это все мое».

Я проснулась на рассвете, в час, когда просыпаются цыгане и бродяги, и, еще находясь в полудреме, спросила:

— Данди, встаем?

В последовавшей тишине я услышала только свой собственный стон, будто меня смертельно ранили: я вспомнила, что сестра больше не ответит мне, что я никогда не услышу ее голос.

Боль в сердце пронзила меня так сильно, что я просто скрючилась на кровати. «О, Данди», — только и смогла выговорить я.

Я постаралась побыстрее встать с постели, будто убегая от моей к ней любви и от моей потери. Я поклялась, что больше никогда в жизни не пророню слезы. Рыдания не могли облегчить мое горе. Мне казалось, что от моей тоски можно даже умереть.

Я подошла к окну. День сегодня обещал быть чудесным. Мне опять предстояло выслушивать ненавязчивые советы мистера Фортескью и объезжать мои земли с Уиллом Тайком, словно я не понимала, что они давят на меня, чтобы я не помешала плавному ходу их жизни здесь, в этой уютной теплой долине между холмами. Они оба хотели видеть во мне сквайра, которого обещала им мама, — милосердного, проникнутого состраданием к бедным. При этой мысли я даже скривилась. Им повезет, им чертовски повезет, если я не переверну здесь все вверх дном за один год. Не следует отдавать ребенка чужим, недобрым людям, если хотите видеть его благородным и щедрым. Я часто встречала жадность богатых и удивлялась ей. Но жизнь бедняков меня больше не интересовала.

Роберт Гауэр тоже был скупым и расчетливым, потому что когда-то его коснулось дыхание бедности. Я же была никому не нужной сиротой, пока на меня чудом не свалилось это богатство. И теперь я не собиралась расставаться с ним только из-за того, что когда-то моей матери пришла в голову замечательная идея всеобщего равенства.

Было очень рано, не больше пяти часов утра. В этом доме придерживались распорядка дня богатых бездельников, и даже прислуга еще не собиралась вставать. Я подошла к комоду, достала свои старые бриджи и рубашку, надела их и с башмаками в руках стала осторожно спускаться по лестнице. На входной двери по-прежнему не было ни одного замка, как и в первую ночь моего появления здесь. В Вайдекре не запирали дверей. Что ж, это не мои проблемы. Но, вспомнив о красивых маленьких картинках на стенах и серебре в шкафу, я подумала: хорошо, что некоторые из друзей отца не знают об этом.

На террасе я немного помедлила, чтобы надеть ботинки. Утренний воздух был сладок, как белое вино. Небо быстро светлело. Если бы все было как прежде, мы с Данди уже давно отправились бы в дорогу, с тем чтобы до полудня проехать как можно больше. Затем мы сделали бы небольшой привал, расседлали лошадей и стали готовить обед. Мы с сестрой отправились бы в лес поискать дичь в зарослях, или фруктовые деревья, или какой-нибудь пруд, чтобы половить в нем рыбу. Все жаркие часы мы провели бы в свое удовольствие, купаясь и нежась на солнышке, а когда бы настал вечер, мы вернулись бы к костру, немного поели и снова отправились в путь, торопясь либо на очередную ярмарку, либо на представление.

Но теперь это стало невозможным. Я обрела место, которое искала всю жизнь. Дни моих странствований, когда дорога бесконечной лентой разматывалась передо мной и ярмарки следовали друг за другом, закончились, и одновременно пришел конец моему детству. Я вернулась сюда, на эту землю, которую я называла своей. Странно, но сегодня утром мысль об этом не доставляла мне радости.