– Я не представляю, от кого еще могла случиться утечка.

– Вижу, своего имени вы сюда не вписали.

– Я знаю, что меня нет среди подозреваемых.

– Вам это, может быть, известно, а мне нет. Но сторонний наблюдатель может счесть странным совпадением, что в то самое время, когда вы начинаете агитировать за пересмотр дела Дрейфуса, в прессе появляются откровения об этих документах.

Откуда-то из-за высокого окна раздается громкий треск. Словно свалилось дерево. Капли дождя начинают молотить в стекло. Буадефр, все еще смотрящий на меня, кажется не замечает этого.

– Я категорически отвергаю подобные инсинуации, генерал. Эти истории никак не способствуют моему расследованию, как вы сами только что заметили. Они, напротив, препятствуют ему.

– Это одна точка зрения. Другая состоит в том, что вы изыскиваете любые способы, чтобы пересмотреть дело Дрейфуса, – то ходите к министру за моей спиной, то инспирируете брожение в прессе. Вы знали, что член палаты депутатов объявил о намерении обратиться с запросом обо всем этом деле в правительство?

– Даю вам слово, я не имею к этому никакого отношения.

Генерал удостаивает меня подозрительным взглядом:

– Будем надеяться, это положит конец всяким разоблачениям. Плохо уже одно то, что в прессу просочились сведения о существовании этой папки. Если бы им стало известно о ее содержимом, дело имело бы куда более серьезные последствия. Я возьму себе этот список с вашего разрешения.

– Конечно. – Наклоняю голову, надеясь, что Буадефр увидит в этом движении раскаяние, хотя я его и не чувствую.

– Хорошо, полковник. – Он щелкает пальцами, словно отпускает официанта в «Жокей-клубе». – Вы свободны.

Я выхожу на улицу Сен-Доминик, а там ураган – сумасшедшие ветра, которые гуляют по Парижу от полудня до трех часов. Мне приходится держаться за ограждение, иначе меня сметет с ног. Когда добираюсь до нашего здания, я уже мокр до нитки. Ветер сносит крышу с Опера Комик и Полицейской префектуры, вышибает окна во Дворце правосудия с одной стороны. Лодки сорваны со своих стоянок, и ветер носит их вдоль причалов. Нескольких прачек на берегах Сены сдуло в воду, и их пришлось спасать. Киоски на цветочном рынке на площади Сен-Сюльпис унесло неведомо куда. Возвращаясь домой этим вечером, я прохожу по затопленным улицам – воды здесь по колено. На поверхности плавают разодранные в клочья растения, на тротуарах лежит поломанная черепица. Разорение ужасное, но я в глубине души испытываю облегчение: в течение следующих нескольких дней у прессы будет другая тема для разговоров, кроме капитана Дрейфуса.

Передышка коротка. В понедельник «Эклер» публикует вторую и более длинную статью. С моей точки зрения, ее заголовок хуже некуда: «Предатель: вина Дрейфуса доказана секретным досье».

Я с отвращением несу газету на свой стол. Статья чрезвычайно неточна, но в ней есть несколько красноречивых деталей: секретное досье было передано судьям в камере для совещаний и содержало конфиденциальную переписку между немецким и итальянским военными атташе, а в одном из писем упоминалось «это животное Дрейфус» – не «этот опустившийся тип Д.», но достаточно близко. «Данное неопровержимое доказательство, – гласят заключительные строки статьи, – и предопределило приговор судей».

Я барабаню пальцами по столу. Кто раскрывает все эти подробности? Гене говорит – семья Дрейфуса. Но я в этом вовсе не уверен. Кто выигрывает от утечек информации? Я со своей колокольни считаю, что наиболее очевидные бенефициарии – те, кто хочет создать в военном министерстве обстановку осажденной крепости и пресечь мое расследование деятельности Эстерхази. И вдруг фраза «это животное Дрейфус» задевает какую-то струну в моей памяти. Разве не дю Пати всегда утверждал, что у Дрейфуса «животные инстинкты»?

Я беру ножницы со стола и аккуратно вырезаю статью. Потом пишу письмо Гонзу, который все еще находится в отпуске:

Я медлю – не отправляю письмо сразу. Я официально заявляю свою позицию. Гонз – солдат до мозга костей, но солдат канцелярского шкафа, а не поля боя. Он примет мое послание за то, чем оно и является: эскалацией противостояния.

Тем не менее я его отправляю.

На следующий день Гонз вызывает меня. Отпуск он прервал и теперь сидит у себя в кабинете. Я за двести метров чувствую, что генерал в панике.

В коридорах министерства тише обычного. Бийо и Буадефр на юго-западе, сопровождают президента Фора, который инспектирует осенние маневры. Большинство офицеров Генштаба, имеющих карьерные амбиции, – а это почти все тамошние офицеры – постарались оказаться в поле. Я иду по пустым, гулким коридорам и вспоминаю атмосферу охоты на предателя два года назад.

– Я получил ваше письмо, – говорит Гонз, помахивая конвертом, пока я сажусь на стул перед его столом. – И не думайте, что я не сочувствую вашей точке зрения. Поверьте мне, если бы я мог перевести часы назад, ко времени, когда еще не началось это треклятое дело, то сделал бы это. Сигарету? – Он подталкивает пачку в мою сторону. Я отказываюсь, поднимая руку. Гонз вытаскивает одну, закуривает. Говорит со мной самым дружеским тоном. – Давайте смотреть правде в глаза, дорогой Пикар: расследование дела Дрейфуса шло не так профессионально, как должно было. Сандерр болел, а дю Пати… ну, я знаю, что представляет собой Арман, хотя у него и есть немало прекрасных качеств. Но теперь наша точка отсчета – нынешняя ситуация, и мы просто не можем пройти все это еще раз. Слишком многие язвы открылись бы. Вы видели прессу за последние дни – там поднимают волну истерии по поводу Дрейфуса. Мы должны ее пресечь – вы не можете не согласиться с этим.

На лице Гонза умоляющее выражение – такая настойчивая просьба согласиться с ним, что несколько скоротечных мгновений я борюсь с искушением. Он неплохой человек, просто слабый. Хочет жить спокойной жизнью, болтаться туда-сюда между министерством и своим садом.

– Я вас понимаю, генерал. Но эти утечки в прессу предупреждают нас и о другом. Мы должны признать, что расследование дела Дрейфуса уже идет, пока мы с вами разговариваем. К сожалению, оно организовано семьей Дрейфуса и его сторонниками. Процесс выходит из-под нашего контроля. Я в моем письме пытался донести до вас один из основных военных принципов: пока еще есть время, необходимо брать инициативу в свои руки.

– И как нам это сделать? Поднять руки? Отдать им то, что они хотят?

– Нет. Мы должны оставить позицию, которая становится абсолютно уязвимой, и занять новую, на более высоком месте.