Мэр вздыхает и тяжело садится на низкий бархатный стульчик, который скрипит под его весом.

– Иди с ней, если хочешь, – говорит он глухим, усталым голосом. – Если ей больше не нужно, чтобы я продолжал тебя прятать, тогда мой долг уплачен, а ты больше не под моей ответственностью.

Этти медленно поворачивается и смотрит на меня.

– Прятать? Нина!

– Этти, положи топор, пожалуйста.

– Я ничего не положу до тех пор, пока кто-нибудь не объяснит мне, что здесь происходит, – парирует она, и ее глаза горят безумным блеском. – Почему он говорит, что тебе нужно было меня прятать? – Теперь она косится на меня с подозрением, как будто никогда раньше не видела. – Ты же не делала этого, Нина? Ты же не…

– Этти, у меня не было выбора. Тигр продолжал бы свою охоту и рано или поздно добрался бы до тебя. Мне нужно было отослать тебя подальше. Куда-то, где ты была бы в безопасности.

Этти держит топор на вытянутых руках и указывает им в мою сторону.

– Объясни, – командует она.

– Он был передо мной в долгу за то, что я вызволила его из Шатле, – говорю, указывая на Мэра. – Он шпион, сын гильдии Хранителей знаний. Если кто и знает, как можно исчезнуть с лица земли, так это он. Я призвала его отдать мне этот долг. Он пошел к Тенардье и предложил ему такую цену, перед которой тот не смог устоять. Тиару с бриллиантами, которую мы забрали из Тюильри, помнишь? Она оказалась достаточно ценной, чтобы Тенардье решился пойти против самого Тигра и тайно продать тебя незнакомцу.

Этти по-прежнему смотрит на меня, но медленно опускает топор, так что я уверенно продолжаю:

– Это был единственный способ гарантировать твою безопасность – заставить Тигра поверить, что кто-то забрал тебя у нас обоих и я понятия не имею, где ты находишься. Я напала на него в присутствии всего Двора. Говорила ужасные вещи. И не осталось ни одного человека во всех девяти гильдиях, кто, видя мое наказание, мог бы подумать, что я нарочно навлекла на себя все эти беды.

Слепого легко ввести в заблуждение.

Топор падает на пол, а Этти начинает дрожать.

– Я мечтала об этом дне два года, Нина. Я надеялась, молилась, ждала и готовилась. Я думала, ты придешь и спасешь меня от него, – говорит она, глядя на Мэра. – Я ничего не подозревала. Не могу поверить, что ты сделала со мной такое…

Ее глаза наполняются слезами, она прячет лицо в ладонях. У меня сжимается сердце. Этти оставили все, кого она любила. Мне одной она доверяла, а я клялась заботиться о ней.

– Прости меня, Этти. Чем меньше ты знала, тем в большей безопасности была.

– Твоего «прости» даже приблизительно не хватит, чтобы извиниться передо мной. Ты оставила меня с ним! – Она поднимает голову и указывает на Мэра. – А ты знаешь, какой он ужасный? Какой скучный?

Всматриваюсь в ее лицо. Слезы в ее глазах – всего лишь слезы разочарования.

Мэр громко вздыхает.

– Он ничего не говорит, ничего мне не рассказывает, не выпускает за пределы трех комнат. Не разрешает задавать вопросы, петь, дышать и разговаривать с ним.

– И все-таки ты говоришь без умолку, – вставляет Мэр.

– Да. Но вы никогда мне не отвечаете, и никакого разговора не выходит! – У нее в глазах загорается дикий огонь. – Нина! Я два года разговаривала сама с собой! Два года! Я знаю, сколько времени прошло, потому что считала дни, оставляя зарубки на стенах… Иначе я бы вообще не понимала, как идет время, потому что он никогда не разрешал мне открывать ставни! Он говорит мне, что его зовут месье Мадлен, но это неправда. У него есть татуировка из тюрьмы, а уж метку гильдии Хранителей знаний мне совсем несложно распознать.

– Видишь, она говорит без умолку, – с тоской замечает Мэр.

– И он не знает ни одной истории!

– Зато ты нарассказывала их за нас обоих, – сухо комментирует он.

Я понимаю, что эти двое слишком долго пробыли взаперти вдвоем.

– А монашки считают его святым! Садовник думает, что он – сам воплотившийся Господь. Он их всех обвел вокруг пальца, и если я пыталась выведать новости внешнего мира или, Изенгрим упаси, искала общества помимо его персоны, все они шикали на меня: месье Мадлену это не понравится!

– Временами, – говорит мне Мэр, – я думаю, что было бы лучше, если бы ты все же оставила меня гнить в Шатле.

Этти бросает на него укоризненный взгляд, а потом возвращается к своей тираде:

– Сначала я думала, что он один из людей Тигра, но несколько недель спустя…

– И в течение этого времени она уже двадцать три раза пыталась сбежать от меня различными способами…

– …я поняла, что он не может работать на Тигра. Но он все еще отказывался признаться мне, кто он такой и чего от меня хочет. – Она передергивает плечами. – Сначала я думала, что у него злые намерения, но спустя время поняла: он просто хочет, чтобы я умерла от скуки. И все это время я не знала, что происходит с Гаврошем, Орсо, Волком, Монпарнасом и… с тобой. – Она смотрит на меня, и я чувствую, как закипает в ней злость. – Я не могла спать ночи напролет и все думала, думала, что могло случиться с тобой!

От ее мрачных речей в глазах начинает щипать. Как мне не хватало звука ее голоса, ее взбалмошного поведения. Я так скучала по ней, что мне было как будто физически больно.

– Я старалась всегда быть наготове, потому что знала: ты придешь за мной.

Из-за доверия, которым загораются ее глаза, мне становится стыдно.

– Но он забрал у меня все оружие, так что я совсем не могла тренироваться.

– Ты пыталась заколоть меня ножом, – напоминает ей Мэр.

– Он не разрешал мне есть ножом и вилкой – говорит она, – а это принято даже в Залах Мертвых. Но когда монашки смотрят, как ты ешь руками, и в их глазах читается, что сейчас ты напоминаешь животное…

– Да, вилкой ты тоже пыталась меня заколоть.

Этти по-прежнему не обращает на него внимания.

– Я старалась повторять все, чему ты меня учила. И не ела много, чтобы не тормозить тебя, если нам понадобится бежать отсюда со всех ног. Половину своей еды я скармливала птичкам, и всякий раз, делая это, думала о тебе: достаточно ли у тебя хлеба, не болеешь ли ты, поправился ли маленький Гаврош… рассказали ли вы с Сен-Жюстом друг другу о своих чувствах…

– Почему все