То-то же. В этом убийстве он не сознается. Но это ладно, ладно. Это оставим. Цель моя нынче совсем другая, мне хотелось бы узнать, кто ты такая? Откуда взялась? Как тебя звать-величать? Чего ты хочешь? И что можешь? Ну-ка, девочка Икс, отвечай! – Петрович все повышал и повышал голос, поднимаясь со своего места, а последние слова, встав в рост и перегнувшись через стол, рявкнул прямо в лицо ей.

Елена отшатнулась. Петрович уставился на нее своими злыми белыми глазками, потом медленно отстранился, провел рукой по лысине и сказал:

– Я, конечно, мог бы сейчас же сообщить о Лере Лебедевой Алевтине Самолетовой, но пока что делать этого не буду. А почему? А потому, что я считаю тебя умной девочкой, очень умной, вон глазюки-то у тебя как глядят, совсем даже не по-детски, я сразу заметил. В отличие от них. Никто тебя не может раскусить. А очень даже хотят. Оказывается, многие хотят знать, что ты за птица, не я один. И почему тебя этот… который в море-то сидит, хочет видеть. И если бы ты мне, не кому-нибудь, а мне, понимаешь, только мне, сказала, мы бы с тобой договорились. Видимо, ты здесь надолго не задержишься, а куда тебе после деваться? Опять ведь придется идти к липовой бабушке, которая неизвестно, примет ли, явно ты ей тоже с три короба наврала. Так вот, мисс Икс, – закончил Петрович, – я никому ни полслова насчет Леры Лебедевой, а ты мне взамен – правду!

– Да зачем вам правда-то?! – воскликнула разозлившаяся Елена.

– А уж это мое дело, – сурово сказал Петрович. – Ну, так что?

– Да, может, правда эта совсем не такая, как вы думаете. И толку вам от нее не будет никакого!

– Я сам разберусь, будет или не будет, – не унимался Петрович. – Ну, говори: кто ты такая?

– Елена Александровна Тугарина, – ответила Елена чистую правду, но, как она и думала, правда эта не устроила Петровича, который бог весть что надеялся услышать.

– Издеваешься! Ах ты, стерва! Дрянь! – заорал он и опять, как тогда, в домике Медеи, замахнулся кулаком. Елена вся сжалась. И ударил. Здесь не было свидетелей. И не было циклопа, который мог бы раздавить его одним пальцем, как муху. Елена упала и схватилась за разбитый нос. Петрович же соскочил со своего места и принялся бегать по комнатушке, натыкаясь на стены и матерясь на чем свет стоит. – Она туфту гнать вздумала! Да знаешь ли ты, с кем ты связалась? Я ведь не чистоплюй! Я не Николай Иванович Пачморга! Запомни: я тут – царь и бог! Я тут – пахан! И мэр мне не указ и никто не указ! У меня тут каждый вертухай под мою дудку пляшет, ясно тебе? Да знаешь ли ты, что сегодня в полночь я должен отправить на маяк очередную шалашовку. А вот ты-то, – ткнул он в нее пальцем, – ею и будешь, моя дорогая!

Елена не очень понимала, что значит отправить на маяк, а потому и не испугалась так, как ожидал Петрович.

– Ну, хорошо, думай, – поостыв, сказал он. – Думай, девочка, думай! Но времени у тебя не так уж много. Я тебе даже тикалки свои дам. Сейчас, – он посмотрел время, – седьмой час. А сроку у тебя – до половины двенадцатого, и ни секундой больше. Все, свободна!

Но не на свободе Елена оказалась, а вновь в камере. Солнце светило в зарешеченное окошко, собираясь в свой последний в этот день путь – за море. Она приложила намоченный в холодной воде платок к носу и, не раздеваясь – кто-то смотрел в глазок двери, – легла на кровать с продавленной сеткой. Жить совершенно не хотелось. Об этом ли она мечтала, когда лезла в ванну с молоком?! Хотя, по правде говоря, она ни о чем тогда не мечтала, а действовала наобум. Вот и натворила. И чего-чего только ни случилось с тех пор: не верится, что прошло всего три месяца. Но зато она здорова теперь. Рака у нее нет. Говорят же, здоровье – это главное, все остальное приложится. Даже если сидишь в тюрьме – и тебя вот-вот отправят на маяк? Угроза Петровича прозвучала так, словно он говорил об электрическом стуле, слава богу, в нашей стране нет такой казни и электрических стульев тоже не имеется. Но что это значит – отправить на маяк? А вдруг… Эрехфей, поняла вдруг Елена. Девушки, про которых говорил кентавр. Да нет, глупости, разве такое возможно? Просто смешно! И какая же она девушка?..

Ну вот, она молода и здорова. А дальше что? Сегодня ночью ее не будет, после каких-нибудь жутких мучений. От судьбы не уйдешь. Что у кого на роду написано – так тому и быть. Может, останься она старухой, тоже должна была умереть сегодня, от рака-то. Да, точно! Э-эх! Но даже если она выйдет отсюда каким-то чудом, у нее опять не будет дома. Петрович постарается доложить Алевтине о том, что узнал. Алька-то ни за что не станет тратиться на чужого ребенка.

Елену почему-то стало клонить ко сну, наверно, защитная реакция организма: ведь столько на нее всего навалилось, а силы-то у ней какие, детские! На стене, среди пятен облупившейся краски она увидела явственное изображение ножа, наверное, баловался кто-то из тех, кто сидел в камере прежде. Она повернулась к окошку и вдруг увидела по ту стороны решетки бородатое лицо циклопа в дурацких очках, над которыми торчал неизменный козырек кепки-«аэродрома». Елена взвизгнула и, подхватившись с койки, бросилась к окну. Он кивал, он улыбнулся ей, он с потрохами вывернул раму и тут же, вцепившись своими пудовыми кулачищами в железные прутья, выломал их и отдал кому-то внизу. Елена уже подставила стул, подпрыгивая от нетерпения и бормоча как заведенная: «Поликарп, Поликарп, Поликарпушка! Скорее же, скорее!» Она боялась, что кто-то может заглянуть в глазок ее одноглазой двери.

Циклоп протянул руку – и вытащил ее из камеры, точно из колодца или из дольмена. Елена, опущенная на землю по другую сторону тюремных стен, увидела внука – и чуть не упала: Сашка был одет, как и циклоп, в какой-то хитон, правда, не из медвежьей шкуры, а из зеленоватой, сильно поношенной материи, ноги обуты в плетеные кожаные сандалии со странными ответвлениями на внешней стороне пяток. А как он возмужал! Мускулы так и бугрились на голых руках. И загорел! И оброс: волосы, завивавшиеся светлыми полукольцами, доставали до плеч! Как это?! Ведь прошло всего несколько часов с тех пор, как они расстались! Елена, вцепившись в его руку, прошептала: «Сашка, блин, что это такое?!» Но Александр тихо сказал: «Некогда, Ленка, надо бежать! После поговорим». Посадив Елену на закорки, циклоп легко перемахнул через ограду. «А как же Саша?» – едва успела произнести Елена, но оказалась за стеной и вдруг увидела: Александр медленно вырастает из-за каменной ограды, будто стоит на платформе, которую поднимают, руки демонстративно сложены на груди, и он лукаво смотрит на нее. И вдруг, поднявшись над забором во весь свой немалый рост, Александр перелетел через него – отростки с внешней стороны сандалий, похожие на воробьиные крылышки, вовсю трепетали, – и, плавно опустившись на землю, Сашка сделал дурацкий книксен. Случайный прохожий, увидев полет, так вывернул голову, что налетел на ствол финиковой пальмы и взвыл от боли. Елена стояла с широко разинутым ртом, но затылком не ударилась, потому что циклоп подхватил ее.

– Что это было? – бормотала Елена, переводя взгляд с одного на другого. – Что все это значит?

Троица быстрым шагом удалялась от опасного места в направлении вокзала.