Закрыв крышку, женщина поняла, что машинально схватила один из двух чемоданов, с которыми уезжала из Кисловодска. Подарок матери. Да, он износился за прошедшие годы, но все еще выглядел весьма прилично. Шура, улыбнувшись, подумала о том, насколько удивительно, что чемодан, видевший с ней столько городов, попался на глаза именно сейчас, словно хотел напомнить о себе в этот особый для нее день. Конечно, у нее были и другие чемоданы, но именно в нем она перевозила детские и семейные фотографии, взятые из дома в Кисловодске, и несколько особо памятных вещей, оберегавших ее словно талисманы.

Когда Шура вышла из автобуса, ее тут же затянуло в водоворот бурлившей на железнодорожном вокзале жизни. Огромное здание походило на муравейник: кто-то приехал, кто-то уезжал, кто-то встречал, а кто-то просто приветствовал.

С тех пор как Шуре пришлось бежать из Кисловодска в Новочеркасск к дяде, она иначе стала смотреть на поезда и станции. Теперь они напоминали ей не о легких путешествиях, а о тяжелой эмиграции. И, собираясь на долгожданную встречу, женщина все равно не могла избавиться от чувства одиночества, которое испытывает человек, покидающий родное гнездо и отправляющийся навстречу неизвестности.

Пройдя через ворота станции, Шура вдруг оглянулась – прошедший мимо мужчина показался ей знакомым. Должно быть, тот испытал такое же чувство, потому что их взгляды на мгновение встретились. Продолжая идти, мужчина откинул спадавшие на лоб густые черные волосы, и тогда Шура узнала его.

– Гайто! Гайто Газданов!

Молодой человек остановился и повернулся к ней. Вежливо, но с явной неохотой он дожидался, пока Шура подойдет к нему. Теперь она была уверена в том, что не обозналась. Молодой мужчина явно пытался вспомнить, кто она такая, но наконец расплылся в улыбке.

– Александра Верженская!

– Она самая.

– Прошу прощения, я тебя не узнал…

– Ничего страшного. Мы все очень изменились. Прошло много времени.

Было очевидно, что Гайто испытывает неловкость из-за своей поношенной одежды и стоптанных туфель.

– Но ты узнала меня и в таком виде, – виновато пробормотал он.

Шура, разумеется, заметила, что давнему знакомому в Париже приходилось непросто.

– Неужели можно забыть твои блестящие умные глаза? – с улыбкой произнесла она, словно пытаясь успокоить собеседника. Если бы они встретились в клубе или ресторане и Гайто был бы одет лучше, она бы никогда не сказала подобных слов. Ей очень хотелось, чтобы тот почувствовал себя увереннее.

– А ты по-прежнему превосходно выглядишь, – ответил он.

– Спасибо. В Стамбуле я была другой, не правда ли?

– Стамбул… – задумчиво протянул Газданов. – Время, когда надежды были такими большими…

Шуре, однако, не хотелось говорить о Стамбуле.

– Ты по-прежнему пишешь? – поинтересовалась она, меняя тему.

– Так, понемногу, когда нахожу время, – улыбнулся он. – Пока все мои произведения хранятся у меня дома.

– Уверена, однажды все их прочтут, – заверила его Шура. – Странно, что мы так давно не виделись.

– Думаю, мы посещаем разные места и общаемся с разными людьми.

– Не знаю, – ответила она, отметив в его голосе гордые, но печальные нотки. – Жизненная суета одинакова для каждого из нас. – Внезапно она поняла, что может спасти их диалог. – Знаешь, сегодня я впервые со времени переезда во Францию встречусь с Колей и Вовой!

– Потрясающе! Передай им от меня привет.

Шура посмотрела на часы, и собеседник тут же ухватился за возможность завершить беседу.

– Не буду тебя задерживать, – сказал он. – Должно быть, ты спешишь на поезд.

– Да… С твоего позволения… До скорой встречи!

– До скорой встречи, Александра Верженская!

Пробираясь к железнодорожным кассам, Шура думала об этой странной и короткой встрече. Она не смогла задать Гайто ни одного вопроса из тех, что пришли ей на ум. Возможно, будь у них побольше времени, они разговорились бы, однако давний знакомый не рассказал ничего о себе и не проявил желания встретиться снова. Молодой писатель явно не хотел впускать в свой мир чужаков.

Шура обернулась. Газданов стоял у вокзальных ворот и тоже искал ее взглядом. Когда их взгляды пересеклись, он смущенно улыбнулся, помахал ей рукой и, развернувшись, пошел прочь. Шура была уверена, что он узнал ее и в первый раз, когда она только прошла мимо, но понадеялся остаться незамеченным. Вообще-то в Стамбуле у нее не было близких друзей. Газданов прибыл в Крым с армией Врангеля и отплыл на теплоходе в Турцию в 1920 году; он покинул Стамбул гораздо раньше Шуры. Они были похожи на тысячи других эмигрантов – тоска по Родине сблизила их, и они цеплялись друг за друга в надежде заглушить ее хоть немного. Шура не соврала Гайто: ей действительно запомнились его блестящие умные глаза. А еще он отлично чувствовал людей и, уловив подходящий момент, непременно делал заметки в своей маленькой тетради. Однако теперь его взгляд излучал скорее обреченную меланхолию – он словно и хотел что-то сказать, но предпочитал хранить молчание. Не изменилась лишь его внешность: Гайто Газданов по-прежнему оставался обладателем тонких черт лица и густых черных волос. Сохранил он и привычку отбрасывать рукой волосы со лба.

Когда поезд, на котором ехала Шура, уже отправился в Ниццу, к мосту Пон-Неф подошел черноволосый молодой человек. Он задумчиво смотрел на Сену, наблюдая за тем, как река мерно несет свои воды к Ла-Маншу. Вытащив из кармана пиджака завернутую в газету половину круассана, откусил кусочек и, прикрыв глаза, ждал, пока тот размякнет во рту. Сглотнув, он собирался было откусить еще один кусок, но передумал – бережно завернул остатки круассана в газету и убрал в карман. Он вытащил из другого кармана маленькую тетрадь и огрызок карандаша. Безработный, бессильный и