Большую часть времени Бахрин не принимал никакого участия в жизни своих детей, а его редкие – не чаще одного раза в год – визиты как будто специально задумывались так, чтобы внести в нашу жизнь как можно больше сумятицы. И даже во время пребывания в Австралии он виделся с Аддином и Шахирой не больше пяти-шести дней, а остальное время посвящал деловым встречам и своему любимому шопингу. Детям эти ежегодные встречи с отцом не приносили никакой радости, а Аддин, возвращаясь домой, обычно жаловался на то, что Бахрин совсем не обращает внимания на Шахиру. Как-то раз, забирая их из отеля после суток, проведенных с отцом, я обнаружила, что девочка проспала всю ночь в грязном подгузнике, полном фекалий. Аддин сообщил, что уговаривал Бахрина переодеть сестру, но это оказалось без толку. Еще он рассказал мне, что ночью они с отцом спали на широкой кровати, а Шахиру уложили на пол, на одеяло. Между моими детьми всегда царили любовь и полное равноправие, и меня глубоко возмутило бездушное и демонстративно пренебрежительное отношение Бахрина к дочери. Как могла я объяснить доброму и справедливому мальчику, что его отец не считает Шахиру достойной своей любви просто потому, что она родилась девочкой? К сожалению, точно таким же образом Бахрин вел себя и во время всех последующих визитов. Я пыталась заставить его относиться к обоим детям одинаково самыми разными способами: умоляла, терпеливо и вежливо объясняла и, наконец, писала заявления в суд, но все без толку.

Полное неумение Бахрина обходиться с детьми стало совершенно очевидным, когда однажды днем мне позвонила незнакомая женщина и сказала, что Аддин и Шах застряли в лифте в отеле «Виктория». Эта женщина, туристка из Тайваня, выручила детей, и мой сын рассказал ей, что отец запер их в номере, а сам пошел за покупками. К счастью, Аддин знал наш телефонный номер и попросил туристку позвонить мне. Потом он сам взял трубку и дрожащим голосом рассказал мне, что они с Шахирой испугались, оставшись в номере без взрослых, и решили самостоятельно возвращаться домой. Я уже собиралась бежать к машине и мчаться за ними, но тут в отель вернулся Бахрин и, ничуть не смущаясь, подтвердил, что провел все утро в дорогом универсальном магазине «Джордж», который был для Мельбурна тем же, чем «Харви Николз» для Лондона или «Барнс» для Нью-Йорка. Кажется, он искренне не мог понять, отчего я так сержусь: нашему сыну уже шесть, а дочери четыре года, они уже большие и вполне могут посидеть одни.

Должна признаться, что подобная безответственность заставила меня выйти из себя, чего я обычно старательно избегала, общаясь с бывшим мужем. «Чтобы сделать ребенка, большого ума не требуется – его можно зачать даже из пробирки. А вот стать детям папой способен только настоящий мужчина!» – презрительно отчеканила я и швырнула трубку.

Когда Шахире исполнилось три годика и она пошла в детский сад, я решила заняться своей карьерой. Я хотела зарабатывать столько, чтобы обеспечить будущее своих детей, и подумывала о том, чтобы стать юристом. Мне уже исполнилось двадцать пять лет, а значит, для поступления в университет мне не требовался диплом об окончании школы. Я даже подала заявление и только потом села и трезво оценила свои возможности. Сложив все расходы на содержание детей за годы моей учебы, деньги на учебники и на няню, без которой мне будет не обойтись, я поняла, что все эти расходы мне не по силам. Да и детям пришлось бы слишком дорого заплатить за честолюбивые мечты своей матери. А кроме того, я хотела все время быть рядом и видеть, как они растут.

Несколько месяцев я проработала на полставки на частной телестудии, а потом зарегистрировалась в нескольких бюро по трудоустройству и стала брать временную работу, замещая ушедших в отпуск или заболевших секретарш и администраторов. На одном месте я обычно работала от двух дней до месяца и старалась выбирать места с таким рабочим графиком, который позволял мне как можно больше быть с детьми. Такой образ жизни меня вполне устраивал: работа была несложной, и я могла делать ее с закрытыми глазами, а оплата – почасовой и вполне приличной. Специализировалась я на замене сотрудников рекламных фирм и агентств по связям с общественностью, и моя уверенность в себе росла с каждым новым местом, потому что нередко наниматели предлагали мне остаться у них на постоянную работу. Однажды, довольно долго проработав в студии, занимающейся рекламой и графическим дизайном, я приняла такое предложение и осталась у них. Агентство быстро шло в гору, у него была масса клиентов, и мне обещали, что со временем я смогу перейти с административной на более творческую работу. К тому же там с сочувствием относились к моему положению работающей матери и всегда разрешали взять недоделанную работу на дом.

Только впервые столкнувшись с сорокачасовой рабочей неделей, я поняла, как тяжело живется работающим родителям. В обмен на постоянную зарплату мне приходилось каждый день решать неразрешимые задачи, согласовывая свой рабочий график с графиком двух нянь, расписанием школьных кружков и групп продленного дня. Какой кошмар! Я вскакивала в 6.30 утра, будила и одевала детей, в 6.45 усаживала их за стол и попеременно то умоляла поесть, то требовала, чтобы они поторопились, а сама в это время одной рукой мазала им бутерброды, а другой пыталась накрасить ресницы, не глядя в зеркало и время от времени попадая кисточкой в глаз. Не позже 7.30 я должна была выскочить из дома и сначала завезти Аддина и Шах к няне, которая сидела с ними до начала занятий, а потом, с трудом продираясь через плотный утренний поток машин, к 8.30 прибыть на работу. Вечера были не лучше: в 17.45 и ни минутой позже я должна была забрать Шахиру у няни, а ровно в 18.00 – Аддина из школы; потом мы спешили домой, и я, пока готовила ужин, слушала, как Аддин читает, и узнавала все последние новости из школы и садика. После ужина я купала детей, мыла и сушила волосы Шахире, укладывала их спать, а утром все начиналось сначала. Я выдержала такую жизнь только девять месяцев – ровно столько понадобилось для того, чтобы накопить денег на подержанную машину, – а потом уволилась. Я слишком соскучилась по своим детям и слишком хорошо понимала, что никто не вернет мне тех часов, которые они проводят с чужими людьми. Мне уже осточертел собственный голос, уговаривающий детей поторопиться.

Я вернулась к временной работе, но к тому времени это занятие стало гораздо менее прибыльным из-за общего спада в экономике Австралии. Чтобы немного увеличить наш доход, я начала подрабатывать внештатным консультантом по связям с общественностью, а позже открыла и собственный маленький бизнес, а кроме того, давала уроки танца в балетной школе при Государственном театре.

Джон Сэвидж появился в моей жизни в марте 1989 года, и вместе с ним ко мне окончательно вернулась давно потерянная уверенность в себе. Мы были вместе с Джоном всего полгода, но эти полгода навсегда изменили мое отношение к самой себе. Джон, довольно известный американский актер, приехал в Мельбурн для того, чтобы сыграть главную роль в австралийском фильме «Охота». Он родился в Вермонте, воспитывался в строгой протестантской семье, но в юности взбунтовался, ушел из дома, чтобы стать актером, и очень рано женился. Соблазны Голливуда сделали свое дело, и брак довольно скоро распался, а Джон с некоторым опозданием занялся поисками себя. Когда меня познакомили с ним наши общие друзья, я понятия не имела ни о его карьере в кино, ни о фильмах («Волосы», «Охотник на оленей», за который Джон был номинирован на Оскар, и самый последний – «Крестный отец–3»), но зато сразу же поняла, что наш интерес друг к другу взаимен. Мне нравилось в нем все – пронзительные светло-голубые глаза, непокорные светлые волосы, способность по желанию включать свое неотразимое сценическое обаяние или, подобно хамелеону, сливаться с обстановкой, делаться совершенно незаметным и внимательно наблюдать за присутствующими откуда-нибудь из угла комнаты.