– Нищему не подаст, а для нужного дела и миллиона не пожалеет. Знаю про его штучки. Немка, она немка и есть. Все они одинаковы, тебе ли не знать. Кто больше предложит, тому и служат, пока иной цену повыше не назначит. Ты вот, поди, тоже малороссом остался, хоть который год в столице живешь. Не так ли?

– Может оно так, но денег брать ни от кого не стану.

– Ты не станешь, а она сможет. Да и не столько сама Екатерина меня занимает, сколько олух мой, Петр. Сам говорил: предложи ему завтра Фридрих должность сержанта или капрала в армии своей, поехал бы. Видит за королем тем паршивым славу великую воинскую.

– Вояка он изрядный, – согласился Разумовский. – Австрийцев крушит, как баба горшки печные, все баталии выиграл, нигде удержу не знает.

– И что же? Молиться теперь на него? Мне и думается, не просто так Апраксин армию из Пруссии увел, не обошлось без подсказки наследника моего.

– Про письма кто сообщил?

– Посланник английский за столом во время обеда как бы невзначай обмолвился. Вечером канцлер примчался, глаза бы мои его не видели, одно твердит, что письма не через него шли в армию. Попробуй, докажи. И вдруг сам же первый на Апраксина и пошел сказывать, что снять того с армии надобно, мол, старый, боязливый, негодный к действию.

– Неужели Алексей Петрович против своего же друга такие слова сказать мог? Ни за что не поверю!

– Можешь не верить, а известно мне давно, что у канцлера нашего друзей сроду не бывало и вряд ли заведутся когда. Он во всем собственный расчет и выгоду видит. Слыхал, что сына собственного в монастырь сдать готовился? А на брата Михаила чего только мне не говорил? Вспоминать противно…

– Чего-то ты, матушка, сегодня дурно настроена на всех. Не ровен час и про меня найдешь что сказать, только я перечить не стану. Заслужил, значит.

– Сиди уж, страдалец царя небесного. Ни во что не вмешиваешься, и на том спасибо. Или думаешь, не ценю дружбу твою? Давно бы к тебя обратно в Малороссию спровадила, как узнала чего.

– Премного благодарен, – встал несколько картинно на колени перед кроватью императрицы Разумовский. – Спасибо тебе за милость твою, что хоть куском хлеба не попрекаешь меня на старости лет.

– Полно тебе, не паясничай. Знаешь, не люблю. У меня что на душе, то и на языке. Чего заслужил, то и получай. Ну, вызнал, что хотел? За тем приходил? – чуть более добродушно спросила его императрица. – К себе пойдешь или еще поговорим?

– Как прикажете, государыня, – сумрачно ответил граф, давая понять, что обижен напрасными обвинениями в свой адрес.

– Да ладно уж… Нашел время, когда обиду выказывать. Извини, коль в чем не права. Не первый день меня знаешь. И то тебе известно, что, кроме тебя, мне боле и потолковать по душам не с кем. Всяк выгод подле меня ищет. За бескорыстие твое да честность и люблю… Ценю верность твою…

– И на том спасибо, матушка, – вздохнул тот. – Рад служить.

– Да чего ты заладил? Сядь, – властно приказала императрица и тут же охнула, схватившись рукой за грудь.

– Что?! Что?! – подскочил к ней мигом Разумовский. – Лекаря крикнуть? Ты только скажи…

– Не нужен мне лекарь, сядь поближе. Пройдет, не впервой. Скажи лучше, кого мне на армию поставить? Из молодых кого не желаю, а старики один не лучше другого, все с оглядкой делают, назад пятиться больно любят.

– Армейские дела для меня затруднительны, – попытался отвести от себя столь ответственное решение Разумовский. – А Конференция твоя чего предлагает? По мне, так Апраксин в самый раз был. И Фридриху колотушек надавал, и армию не растерял.

– Шуваловы тоже за него горой стоят. Но я так думаю, что коль в народе молва пойдет из-за писем тех, то добра не жди: съедят старика с потрохами и без соли. Да и ты, батюшка, плохой советчик, надобно с кем из военных потолковать. Ну, давай прощаться, поздно уже.

Императрица взглянула на роскошные часы, присланные ей французским королем еще в бытность ее великой княжной. Два амура, парившие над циферблатом, пышными телесами напоминали упитанных младенцев и чем-то особо притягивали бездетную императрицу. Во всяком случае, из сотен часов, что имелись при дворце, она держала в спальне именно эти, с облезшей позолотой, отстающие иногда в сутки на четверть часа, состарившиеся вместе с ней.

– Спокойной ночи, – чмокнул ее в дряблую щеку Разумовский, с трудом разгибаясь. – Полегчало, гляжу?

– Пройдет. Скоро все пройдет, – иронично подмигнула ему Елизавета Петровна, ласково погладив по руке, которую он задержал на ее плече. – Ступай с Богом!

3

Примерно в то же время канцлер Бестужев у себя в кабинете вел неторопливую беседу с двумя близкими ему людьми – Станиславом Понятовским, секретарем английского посланника Уильямса, и тайным советником Штамке, российским подданным, ведавшим голштинскими делами при великом князе Петре Федоровиче. Если Штамке интересовал канцлера как близкий к великому князю человек, то Понятовский, как поговаривали, состоял в амурной связи с законной супругой Петра Федоровича. Потому через дружбу свою с ними он был весьма неплохо осведомленным обо всем, что происходило при молодом дворе.

– Ну-ну, и что же князь Петр сказал вам о своей тетушке? – в присущей обычно ему ироничной манере поинтересовался канцлер у Штамке.

– Как обычно, – улыбнулся тот, потягивая темное пиво из фаянсовой кружки с изображенными на ней сценами охоты. – Его бы воля, так он и вовсе бывать у нее перестал. Говорит, что она на старости лет войну затеяла, от которой лишь одни неприятности для всех.

– Это он потому так говорит, что короля Фридриха чуть ли не за бога почитает. Да о том и императрице известно.

– Не только императрице, но и всему миру, – вставил свое слово Понятовский, который предпочитал пиву венгерское красное вино и время от времени прикладывался к стоящему напротив него ажурному хрустальному бокалу, который Бестужев на правах хозяина поспешно наполнял до краев. Слуг он отпустил, как всегда делал во время встреч со своими осведомителями.

– Война сия для России хоть и тягостна, но почетна, – задумчиво произнес он. – Что тягостна, то понятно всякому, а почет … он не сразу для всех виден. Дай Бог, чтоб потомки наши поняли, ради чего она затеяна.

– Мое отечество полностью на вашей стороне, любезный Алексей Петрович, – заискивающе улыбнулся Станислав Понятовский. – Придет время, и Польша станет не только союзной России державой, но сама сможет дать отпор всякому.

– Может, доживу до тех славных дней, – неопределенно ответил Бестужев, хотя в душе считал отечество его, которое тот столь пышно восхвалял, страной второстепенной, которой будет уготовлена далеко не лучшая участь. И орудием исполнения своих замыслов он видел именно его, белокурого красавца, что, картинно положив ногу на ногу, восседал перед ним, считая себя вершителем судеб многих народов. На самом же деле Бестужев использовал его лоск и светские манеры в целях довольно примитивных, чтобы завладеть вниманием великой княгини, втянуть ее в амурные дела с поляком, а потом… потом он сможет незаметно дернуть за нужную ниточку, чтобы все вышло согласно его «системе», которую он ставил превыше всего остального.