– Был такой проект, – не отрывая взгляда от глобуса, ответил Бестужев. – Для России этот обмен положит конец давним спорам с союзной нам Данией, которая еще со времен Петра Алексеевича всячески способствовала в наших делах.

– Лично мне пришлось слышать, – продолжил Елагин, – как их высочество заявили, будто бы они готовы за свою родную Голштинию поменять любую российскую губернию, и немало о том не пожалели бы.

– Кажется, и мне нечто подобное приходилось слышать, – чуть поморщилась Екатерина Алексеевна. – Великий князь не привык скрывать своих чувств, – как бы извиняясь за мужа, закончила она.

– Об этом и речь, – канцлер резко остановил крутящийся глобус и хлопнул по нему ладонью. – Великий князь не желает и не может видеть выгод страны, управлять которой он в скором времени будет принужден.

– Хорошо сказано, – мягко улыбнулась Екатерина Алексеевна, – «принужден». Не перестаю удивляться русскому языку, что вмещает в себя столько разнообразных значений, чего любой другой не имеет.

– Такова особенность нашей нации, – сделал широкий жест Елагин, чьему перу принадлежало немало стихотворений весьма скабрезного содержания, гулявших по рукам в списках. – По-русски любое слово можно произнести и так и эдак, что иной и не поймет, чего ты сказать хочешь.

– Я изволил выразиться весьма определенно, – сухо глянул в его сторону Бестужев. – После воцарения великого князя многое в державе нашей изменится, а, соответственно, и в наших с вами судьбах. Я свое пожил, готов ко всему, а вот вам, – он чмокнул губами, давая понять, что за будущность своих собеседников он не ручается.

– Да что толку толковать об этом, ваше сиятельство? – вздохнул Елагин. – Все мы смертны и все под Господом Богом ходим. Что заслужил, то и получил, как говорит мой слуга, когда я направляю его на порку.

– А вы, Иван Перфильич, жестокий человек, – полушутя сказала великая княгиня, – никогда бы не подумала, что вы порете своих слуг.

– В России без этого никак нельзя, – беспечно отвечал тот. – У нас говорят: бей своих, чужие бояться будут. Слышали, ваше высочество?

– Нет, – чистосердечно призналась она. – Очень ценное наблюдение. Но, надеюсь, ко мне оно не относится?

– Да что вы изволили подумать? – замахал руками Елагин. – Это так в народе принято говорить. Я вам лишь пересказал ту пословицу.

– Но мы отвлеклись, – перевела она взгляд на канцлера, который сосредоточенно разглядывал глобус, словно нашел там для себя что-то ему неизвестное. – Алексей Петрович хотел сообщить нам что-то важное, а мы пустились в пустые рассуждения. Я правильно говорю, ваше сиятельство?

– Вы – необычайно умная женщина, – поспешил польстить ей Бестужев, – и все сказанное вами – чистейшая правда. Чтобы не плутать вокруг да около, выражусь коротко: именно вас желал бы я видеть государыней своей.

Наступила неловкая пауза, во время которой граф Алексей Петрович продолжал стоять возле громадного глобуса, чуть выставив вперед правую ногу, а Екатерина Алексеевна и Елагин сидели в разных углах комнаты, неловко ерзая в креслах. Иван Порфирьевич чуть кашлянул, соображая, поддержать канцлера или, наоборот, возразить ему, проклиная себя, что остался, предчувствуя всю серьезность затеянного Бестужевым разговора. Зато великая княгиня, выказав лишний раз свой ум и умение выходить из самых неловких ситуаций, спокойно заявила:

– Такая великая страна, как Россия, должна иметь великого правителя, – и медленно обвела присутствующих ясным, чуть насмешливым взглядом, вглядываясь поочередно в лицо канцлера и смешавшегося Елагина.

– Воистину золотые слова, матушка, – согласно кивнул Алексей Петрович, которому «матушка» вполне годилась в дочери.

В ответ на это Екатерина Алексеевна чуть улыбнулась, продолжая непрестанно обмахивать свое раскрасневшееся от недавно выпитого вина лицо, и мягко, словно канцлер читал вслух занятную книгу, попросила:

– Продолжайте, ваше сиятельство, мы слушаем…

И было столько царственного в ее поведении и не наигранной властности в ее интонации, движениях, что Бестужеву захотелось пасть перед ней на колени и поцеловать складку ниспадающего на пол платья. Но он понимал – еще не время. Даст Бог, и настанет такой момент, а пока… пока от него ждали окончания начатой речи.

– Я немало думал на сей предмет, – принялся он после недолгого молчания развивать свою мысль, – и пришло мне на ум важное решение… – Он опять помолчал, собираясь с силами, покосился на закрытую дверь, словно там кто-то мог услышать его, и, наконец, закончил: – Великого князя надобно отрешить от престола, а ваше высочество объявить регентшей при малолетнем Павле.

В комнате во второй раз воцарилось молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием Бестужева, поскрипыванием кресла под Елагиным и легким постукиванием пальцев великой княгини по подлокотнику. Никто не решался заговорить первым. Слишком серьезное предложение высказал Алексей Петрович, которое многое могло изменить в судьбах собравшихся.

Екатерина Алексеевна собралась что-то сказать, как вдруг без стука отворилась дверь, на которую только что косился канцлер, и на пороге появился сам великий князь Петр Федорович. За ним, не смущаясь, стояла фрейлина Елизавета Романовна Воронцова, ставшая с некоторых пор любовницей великого князя, и нетерпеливо дергала его за рукав.

– Подожди, Лизка, – отмахнулся он от ее настойчивых знаков внимания, – сейчас пойдем, дай женушке своей слово скажу.

Потом, увидев канцлера, стоявшего чуть в стороне от двери, а потому замеченного им не сразу, громко расхохотался:

– Кого я вижу?! Главный лис в норе у моей лисицы! О чем сговариваетесь?

– Да, собственно говоря… – начал канцлер.

– Не трудитесь объяснять, – перехватила инициативу в свои руки Екатерина Алексеевна. – Питер, – обратилась она к великому князю, – когда мы будем замышлять что-то противозаконное, то непременно известим тебя. Ты хотел что-то еще сказать? Мы тебя слушаем, говори.

– Мы с Лизхен идем играть в карты, не составишь ли нам компанию с кем-то из своих дружков?

– Ты же знаешь, как я не люблю играть в карты.

– Но ведь играешь. Заодно расскажу тебе, как прошел сегодняшний смотр моих полков.

– Хорошо, я подойду чуть позже, – решила за лучшее уступить великая княгиня, – не бросать же вот так гостей.

– Гостей? – Петр Федорович повернулся к Воронцовой, ткнул пальцем в сторону Бестужева и понизил голос до шепота: – Они не гости…

– А кто же они? – удивленно подняла брови великая княгиня.

– Заговорщики, – выкатил тот глаза и, захохотав во всю силу легких, громко хлопнул дверью.

– Он порой бывает невыносим, – в очередной раз попыталась оправдать мужа Екатерина Алексеевна.

– Это заметно, – согласился канцлер.

– Я, наверное, пойду, – сделал несколько шагов по направлению к двери Елагин. – Если сочтете нужным, то дайте мне знать, что решили.