Система же Бестужева была довольно проста: союз с Австрией и Англией, в результате чего Россия получала первостепенное значение во всех политических вопросах, связанных с решением внутренних европейских дел. Его противостояние Франции, сложившееся давно и незыблемое в сознании канцлера, вело к расколу с братьями Шуваловыми и близким им Михаилом Илларионовичем Воронцовым, которые, напротив, всячески заискивали перед посланниками Версаля и искали с ним долгосрочного союза. Самое интересное, что и родной брат Бестужева, Михаил Петрович, недавно направленный послом во Францию, стоял на стороне Воронцова, адресуя ему свои послания, стремясь всячески досадить брату-канцлеру.

Однако после известного дела Лестока, когда канцлер Бестужев сумел на много лет вывести Францию из числа держав, посланники которых были вхожи ко двору государыни, долгое время никто и не помышлял видеть ее в союзниках. Но пришел час, когда «система» канцлера дала трещину после подписания договора между Англией и Пруссией, что не только ускорило отправку в Пруссию российского войска во главе с Апраксиным, но и подтолкнуло версальский и петербургский дворы к взаимной симпатии. Однако Бестужев, понимая всю сложность своего положения, продолжал посредством собственных пружин и тайных рычагов приводить в действие сложнейший механизм внешней российской политики. Понятовский и Штамке были всего лишь малыми, но весьма важными детальками в том действе, но, тем паче, должны неукоснительно выполнять все поручения, что давал им канцлер.

– Смею сообщить, – подал голос Штамке, – что их высочество князь Петр Федорович третьего дня отозвался не совсем лестно о вашем сиятельстве, – скорбно опустив глаза к полу, показывая, как ему неловко сообщать о подобном, с тяжким вздохом проговорил тайный советник, пошевелив закрученными вверх усами.

– Очень интересно, – оживился Бестужев. – Что еще нелесного в наш адрес могли сообщить их высочество? Говорите, не стесняйтесь, рано или поздно мне сообщат о том, так станьте первым среди многих.

– Они заявили, что будут просить государыню, чтобы она отправила вас в ссылку или хотя бы удалила от дел, поскольку вы как будто бы и есть главный виновник войны с прусским королем.

– Замечательно! – захлопал в ладоши Бестужев. – Если так дальше дело пойдет, то их высочество меня к барьеру призовет на шпагах биться. И что же, ходил ли он к их величеству?

– Нет, уехали на охоту…

– И, видимо, там забыли о своей обиде на меня?

– Очень может быть, – вновь отхлебнул пиво Штамке.

– Их высочество все так же холодны со своей супругой? – обратился канцлер к Понятовскому.

– Не видятся по несколько дней и лишь на приемах или балах случается поздороваться друг с другом.

– Надеюсь, что именно вы скрашиваете своим присутствием общество ее высочества, – хитро улыбнулся Бестужев Понятовскому.

– В меру сил, – густо покраснел тот, – делаю все, что от меня зависит, лишь бы их высочество не скучали.

– Превосходно! Желаю дальнейших успехов, и все более убеждаюсь, что не ошибся в вас, – Бестужев чуть коснулся пальцами плеча польского посланника, – а потому сообщу приятное известие, которое, надеюсь, обрадует вашу милость. Так вот, болезнь ваша пошла всем нам на пользу. Маркиз Лопиталь сегодня днем сообщил мне, что версальский двор уже не хлопочет о вашем отзыве из России.

Речь шла о настойчивых просьбах французского двора убрать из Петербурга Станислава Понятовского, поляка по происхождению, но состоящего на английской службе, поскольку не так давно и до Туманного Альбиона дошли сведения о том влиянии, которое тот приобрел при молодом дворе через амурную связь с женой наследника. И тогда Бестужев, не желая окончательно разрушать свою «систему» и ощутить противодействие могущественной Англии, посоветовал Понятовскому сказаться на время больным и открыто, как раньше, не посещать жену великого князя. Тот послушно исполнил предписание канцлера, и Англия, сменив гнев на милость, то ли на самом деле или лишь сделала вид, будто ловкий поляк ее больше не интересует. О чем Бестужев и поспешил сообщить своему тайному агенту.

– Как?! – чуть не подпрыгнул тот на месте. – А я-то думал, что приглашен для прощания. Быть того не может! Какими путями и средствами удалось вам подобное?

– Пусть это останется моей тайной, – хитро сощурился канцлер. – Пока вы со мной, вам за свою судьбу опасаться нет оснований.

– Благодарю вас, ваша светлость, – Понятовский попробовал поймать для поцелуя руку канцлера, но тот спрятал ее за спину, показывая недопустимость подобного поступка. – Никогда не забуду того, что вы сделали для счастия моего.

– Чего там! – отмахнулся Алексей Петрович. – Дело наше общее, чтобы их высочество в радости и благополучии жили, а мы, слуги ее верные, всемерно думать о том должны.

– Нет, я просто не знаю, как отблагодарить вас, – прямо подпрыгивал на своем месте Станислав Понятовский. – Был бы я человек состоятельный, тогда бы…

– У вас еще все впереди, – с намеком ответил канцлер, – но одна просьба у меня к вам есть.

– Говорите, ваше сиятельство, – протянул обе руки к Бестужеву Понятовский. – Все, что в моей власти, обязуюсь выполнить беспрекословно. Более того, за честь почту.

– Да просьбочка-то небольшая, но важная. Для их высочества она особливо важна. Передайте ей на словах, что про письма ее к командующему Апраксину стало известно. Надобно ей знать о том. Чует мое сердце, недоброжелатели наши могут сыграть на том и целей своих достичь, что для великой княгини весьма прискорбно будет.

– Передам слово в слово. Память у меня отменная, – подобострастно уставился на канцлера Понятовский. – А что в письмах тех, позвольте узнать?

– Не-е-е, дружок, – криво усмехнулся Бестужев, – то дело тебя касаться не должно. Не ровен час, под пытку подведут, ты все и выложишь.

– Под пытку? Меня?! Подданного Польши, дружественной России державы? Да о чем вы, граф, говорить изволите? – Красивое лицо Понятовского пошло пунцовыми пятнами, и он непроизвольно поежился.

– А ты думал? – погрозил ему пальцем Бестужев. – Дело-то наше опасное, одной ногой на земле стоим, а вторая там, над бездною. Чуть оступился, и… пиши – пропало.

– Слышал я про те письма, – откашлялся Штамке. – При дворе говорят, будто бы фельдмаршал войско свое повернул из-за писем к нему великой княгини.

– О тех сплетнях мне хорошо известно, – вздохнул Бестужев и, слегка понизив голос, продолжил: – Больше скажу, Апраксин на той неделе задержан в Нарве, и велено всю переписку у него изъять и привести к Алексашке Шувалову в Тайную канцелярию.

– Как в Тайную канцелярию? – ахнул Понятовский, и его рука с бокалом заметно дрогнула. – Выходит, слова ваши, граф, не напрасно сказаны? Всякое может случиться? Но я до писем тех не касался и ведать ничего не ведаю…

– И хорошо, что не ведаешь. Письма те уже у моего человека, и со дня на день жду его в Петербурге. Тем более прошу вас всячески поддержать ее высочество, чтобы она пребывала в добром расположении духа. Вам обоим за свою судьбу опасаться нечего, а против меня не впервой подобные козни выстраивают. Да ничего, и мы со своей стороны знаем, что предпринять, не впервой.