class="p1">Я выбежал из магазина и быстро перешел на другую сторону Невского.

Где Тома?

Неужели действительно встречу ее в мутных от изморози сумерках на Караванной улице?

Эта мысль до того ужасала меня, что я назавтра запасся финкой, которую выменял у одного нашего гопника, и целыми вечерами, коченея от холода, дежурил под аркой, до боли в глазах всматриваясь в проходивших по Караванной женщин. Пусть только попробует кто-нибудь подойти к Томе!

К счастью моему, я там ни разу не встретил ее...

Вскоре я распростился с Гопом и нашел приют в Белорусском клубе на Троицкой. Пристроил меня туда ночным сторожем мой земляк, худрук драматического кружка.

Жалованье мне не платили, зато в моем распоряжении был мягкий диван с валиками. И когда в полночь, заперев изнутри все ходы и выходы, я ложился спать, то по-настоящему чувствовал себя человеком. Конечно, тому, кто не знал ночлежки, восторг мой вряд ли будет понятен.

Недели две провел я в тщетных поисках Томы, и постепенно тревога за ее судьбу у меня пропала.

Оставаясь один в клубе, я доставал из кармана часы, заводил их, и мне ни разу, признаться, не приходило в голову снести их в дом Глерона и отдать администратору. Вероятно, думал я, волшебник примирился с потерей, купил себе новые, может быть даже получше и подороже прежних часов, и продолжает жить припеваючи, гипнотизируя зрителей.

Я уже не ходил в тот дом на Звенигородской, мне с избытком хватало зрелищ в Белорусском клубе, где я чувствовал себя чуть ли не вторым человеком после директора.

...День 20 февраля 1926 года запомнился мне на всю жизнь. Он выдался хмурый, метельный, с ледяным ветром. Снег как начал валить с утра, так и не переставал до позднего вечера. На улицах намело сугробы. Не видно было трамвайных путей, и вагоны двигались еле-еле. Некоторые даже сошли с рельсов и стояли внаклон, с опущенными токоприемниками.

В такую погоду собаки на волю не выпустишь, а люди, истосковавшиеся по работе, рады были и ветру, и вьюге, и особенно снежным сугробам на трамвайных путях.

В другое время и я бы, наверно, побежал чуть свет в трампарк Блохина наниматься на работу, но у меня еще оставалось кое-что от трешки, заработанной у нэпача, и я не торопился. К тому же сегодня двадцатое число — день, когда подросткам выдают пособие по безработице.

Как я и предполагал, из-за снегопада людей на Кронверкском было немного. Получив в окошечке свое пособие, решил сходить напротив, в Народный дом, там демонстрировался кинофильм с Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Но удастся ли проскочить перед началом сеанса без билета? На Лиговке в «Теремке» и «Пчелке», где перед сеансом чудит Вася Гущинский, все было просто. А в Нардоме мне еще не доводилось бывать.

Пока я стоял и думал, к трамвайной остановке подкатили два грузовых вагона, и из них стали выходить мужчины и женщины с большими вениками и широкими деревянными лопатами. И среди них она... Тома!

В осеннем суконном полупальто, старых туфельках на стоптанных каблуках и шерстяном платке, повязанном по-бабьи, она показалась мне какой-то другой, не прежней. Зато глаза, голубые ласковые глаза, так приветливо и сочувственно встречавшие меня в магазине «Исай Волах с братом», ни капельки не изменились. Как будто никакой беды не свалилось на плечи этой восемнадцатилетней девушки.

— Тома!

— Ты тоже здесь? — спросила она просто, ничуть не удивившись, подумав, что я из другого вагона.

— Я случайно увидал тебя...

— Разве у тебя другая работа?

Я промолчал.

— За что Исай уволил тебя?

— К нему приехала племянница из Умани. Ты, наверно, видел ее?

— Да, — коротко сказал я. — Тома, бросай лопату...

Она растерянно посмотрела на меня, отступила на полшага и отрицательно мотнула головой.

— Кто мне предложит работу получше? На бирже меня даже на учет не берут.

— Разве ты не состоишь в профсоюзе?

— Нет, Исай не разрешил мне вступать, так я и осталась...

— Ты очень легко одета для такого мороза.

— Что поделаешь. Я задолжала хозяйке, и она заявила, что не пустит меня ночевать. Не идти же мне на улицу... — прибавила она дрогнувшим голосом и отвернулась.

И так мне стыдно стало перед ней, что захотелось тут же провалиться сквозь мерзлую землю. Как это я сдуру поверил нэпманской племяннице и ходил искать Тому на Караванную!

В это время старшой из трампарка начал перекличку.

— Тома, к тебе можно зайти вечером?

— Боюсь, что хозяйка не пустит...

— Пустит, — сказал я твердо. — Дай адрес. — И, забыв про Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса, побежал продавать часы.

Мне дали за них неслыханную, казалось, сумму — семнадцать рублей. Да шесть рублей получил я сегодня на бирже труда. Это же целое состояние!

Вечером, купив на рубль колбасы, сыру, ситного с изюмом и бутылку лимонада, я отправился на Знаменскую к Томе.

Дверь мне открыла нестарая женщина в длинном халате с белым чепчиком на голове.

— Ты к кому? — недоверчиво глядя на меня, спросила она.

— К сестре, к кому же...

— К Томе?

— Ага...

— Она мне никогда не говорила, что у нее тут брат.

— Неужели не говорила? — удивился я.

Хозяйка несколько минут постояла молча, решая, пускать меня в квартиру или не пускать.

— Проходи, если брат, — сказала она, все еще с недоверием глядя на меня, но я уже шагнул за порог и захлопнул за собой дверь.

Я долго уговаривал Тому взять у меня деньги, но она решительно отказывалась, вероятно подумав, что я раздобыл их нечестным путем. А когда я сказал, что скопил за три месяца свое пособие по безработице, она уступила, согласившись взять только половину — одиннадцать рублей.

— Мне хватит, — сказала она. — Пятерку я должна хозяйке. А на остальные шесть рублей куплю билет до Орши. — И поспешно заверила: — Я верну тебе долг при первой же возможности, вот увидишь.

Эти слова испугали меня.

— Не уезжай, Тома!

— Поеду к сестре. Мне здесь, в большом городе, одной без работы страшно...