в следственно-оперативной работе и создавал эту службу, не отдавая себе отчет. Войдет в историю и не подозревает об этом.

Дверь одной из комнат открылась, меня обдало парами алкоголя, Миловидова уставилась на меня, а до моей спасительной двери оставалось несколько метров.

— Что тебе нужно? — грубо и прямо спросила я. Если она набросится, лучше стоять к ней лицом. Я отставила ногу назад и приготовилась отразить нападение.

— Он надо мной надругался, — сообщила она заплетающимся языком. Взгляд у нее был стеклянный, смотрела она будто бы сквозь меня, и сперва я решила, что она меня не узнала, но нет. — То, что никто никогда не сделал бы с тобой, Сенцова. Я тебя ненавижу.

Дверь закрылась, и послышалось, как Миловидова в своей клетке горько всхлипывает. Я перевела дух, разогнала рукой кислую винную вонь, и мне почудилось, что еще один запах, едкий, хвойный, примешался к застоявшемуся воздуху Вдовьего флигеля.

Призрак Алмазова?..

Глава двадцать седьмая

Над столицей сгустились тучи. Погода испортилась, и пополз слух, что наследник не успеет приехать до праздника.

Серая мокрая вата застревала в шпилях, лизала темные крыши, плевала на улицы вязкое месиво. С моря дул ровный промозглый ветер, академия тонула в глубоких лужах, и я приняла единственно правильное решение: лучше отсутствие свежего воздуха, чем пневмония, которую в это время не умели лечить. Я читала девочкам ларонские сказки и думала не переставая, как же сильно боялась меня маленькая Алмазова. Каждый раз, когда я подходила к ней, она вспоминала подметное письмо — и мое имя. Я обращалась к ней, пыталась приручить, а она мечтала, чтобы меня поглотила преисподняя. Вместе с Алмазовым.

А как он терпел меня, зная прекрасно, откуда я вдруг взялась — из его кляузы?

Начесов, как и обещал, пригласил архитектора, молодого ершистого парня, который с готовностью схватил мои чертежи и унесся во двор, несмотря на непогоду. Энтузиазм созидателя было не истребить.

Алмазову прислали замену — средних лет учтивого господина, и с первого же урока он загрузил воспитанниц правилами грамматики. Я пожала плечами — тот самый случай, когда насилие во благо, и у меня хватило благоразумия не вещать это вслух. Старшеклассницы нового учителя невзлюбили, он платил им тем же и снижал оценку за малейшую ошибку. Мне это нравилось.

Начесов считал своим долгом караулить каждый приезд Петра Асафовича и персонально приносил мне корзины и коробочки, но вскоре я выяснила, что ушлый чиновник всего лишь нашел предлог и мои отношения с князем Ягодиным его нисколько не интересовали. То ли Аскольд сунул нос куда не следовало, то ли проворонил слежку и засветил нечто, в стенах академии нежелательное, но Начесов его поймал на горячем и в пару минут выставил вон. Начесов потирал руки и проделывал дырку в сюртуке для очередной награды, все ждали, кто станет следующей его жертвой. Я ставила на Миловидову, Софья соглашалась со мной.

Улыбчивый Начесов пугал академию, а бояться стоило совсем другого человека, но никто не узнал об этом, кроме меня.

Похожий на сверчка господин Щекочихин забрел в учительскую, где уже были я, мадам Нюбурже, господин Миронов — учитель словесности — и преподавательница музицирования, скромно сел в уголке и чем-то занялся. Я писала замечания к программе гимнастики, вспоминая достижения двадцать первого века в физической культуре, учителя незаметно расползлись, но я поняла это только тогда, когда Щекочихин положил передо мной серый конверт. От него пахнет опасностью, высокопарно подумала я.

— От Щекочихина? — наморщила лоб Софья.

— От конверта. Чиновников я еще никогда не нюхала… и вообще, алкогольные миазмы отбили мне все обоняние, — огрызнулась я и подняла на Щекочихина полный искреннего недоумения взгляд.

— Это ваше, — негромко сказал он. — Если нужно, я все объясню.

— Было бы неплохо, сударь, — пробормотала я, осторожно цепляя конверт кончиками пальцев и подтягивая его к себе. Софья верещала от нетерпения, я сдалась, надорвала плотную бумагу и вытащила на свет новые хрустящие купюры.

— Полторы тысячи целковых, Софья Ильинична, — Щекочихин понизил голос до шепота. — Вознаграждение от личной канцелярии его императорского величества. Господин действительный тайный советник считает, что эту сумму должно увеличить как минимум в несколько раз, учитывая, что это вы послужили причиной пресечения хищений в этих стенах…

— Я?..

Не то чтобы я готова отказаться от этих денег, не в моем положении, когда каждый целковый на счету и куча долгов, но изводила таинственность.

— Да, а кто же? — равнодушно удивился Щекочихин уже нормальным голосом. — Господин штабс-капитан уверяет, что если бы не вы, ему и мысль подобная не закралась в голову. Вы же не собираетесь спорить ни с ним, ни, упаси вас Владыка, с господином действительным тайным советником?

Я помотала головой. Деньги были кстати, оспаривать я ничего не хотела, встречаться с очередным темным властелином тоже, яснее ничего не стало.

— Штабс-капитан Ягодин, — снизошел до конкретики Щекочихин, и я резко и шумно вдохнула, а потом закивала. — Это же вы рассказали ему о хищениях?

Я еще раз кивнула, хотя все было не так. Я пожаловалась на условия, Ягодин все выводы сделал сам. Я вспомнила, как он отреагировал на то, что девочки голодают и мерзнут — я хотела, чтобы наладили снабжение и дети перестали страдать, но Ягодин в отличие от меня знал, что финансирование академии более чем достаточное. Он сбежал от меня не потому что его что-то смутило в беседе, и не потому что «Сладострастная поэма» пробудила в нем низменное, а потому что ему как можно скорее нужно было доложить о воровстве.

Вечная история это не любовь, а хищение бюджетных денег. Версия, которую я не однажды проговорила в шутку и ни разу не рассмотрела всерьез. С другой стороны, я никак не могла подобраться к бумагам, которые бы пролили на что-то свет.

— Прошу простить меня, господин коллежский советник, — я поднялась, прижимая к груди конверт и очень тщательно, будто от этого зависела моя свобода, подбирая слова. — За дерзкий вопрос… но кто виноват в хищениях, вы уже знаете? Можете мне сказать?

Лопухова и Бородина, фрейлина и попечительница, и если заговор только предлог, чтобы убрать с дороги тех, кто мог в любой момент распахнуть дверь с ноги и потребовать всю отчетность? Подкупили слуг Лопуховой, чтобы те донесли в жандармерию на письмо-фальшивку, арестовали обеих женщин… а я, а что я, я подвернулась, и мое участие в противоправной заварушке придало всему особой пикантности. Я бы сказала — придало правдоподобия. Ай да я.

Щекочихин смотрел на меня как на