Прохладная синяя экседра, где ничего, кроме двух длинных угловых соф, окутывает нас сумраком. Под потолком красивый канделябр – огромный, но пустой лавровый венок. Света здесь не зажигали года три. Клио глядит на лазуритовую мозаику, украшающую пол, потом на меня. Ее четко очерченные брови чуть сдвигаются.

– Пойми меня правильно, мы еще не подруги. Есть истории, которые мне сложно рассказывать. Того, о чем мы говорим, не знают даже папа и мама, но в том числе после этого решения они… ну, в некотором смысле отказались от меня. Сами перестали звать назад.

С каждым словом ее голос слабеет, а глаза наполняются виной. Похоже, она всерьез думает, что обидела меня отказом поведать секрет. На самом деле я выдыхаю, ведь это и меня освобождает от обязанности как выдумывать для Клио слова сочувствия, так и откровенничать с ней по поводу любых вещей, которые я сочту личными. Прекрасно.

– Если коротко, я поняла, что хочу связать жизнь с храброй Физалией, – продолжает Клио, проходя в следующий зал, полный цветочных картин и расписанных клетками столов для петтейи. – Ты осталась единственным ребенком в семье, и у тебя был один брат, а вот нас, представь себе, восемь, и я младшая. Меня уже никто особенно не ждал, со мной не слишком занимались, я часто болела, и только Арэстэс почему-то полюбил меня. Я ходила за ним, как зверек… – Клио прикрывает глаза, мечтательно улыбается. – И, конечно, когда ему нашли невесту, я стала проситься с ним, пообещала даже сидеть с его будущими детьми и вообще делать все, что он попросит. – Она осматривает картины. Надолго задерживает взгляд на голубом небе за окнами. – А потом случилось интересное: я резко перестала болеть и окрепла. Похоже, игаптский климат мне не подходил, так бывает. И люди в Физалии чудесные.

У нас не хуже. Но как ни хочется сказать это, я молчу. Во-первых, у Клио может быть свое мнение, а во-вторых, я знаю не так много физальцев. Несколько есть среди «детей героев» – они сбежали сюда, когда Гринорис казнил их примкнувших к гирийцам родителей. Несколько были целерами, один учил меня чтению и письму. На кухне работала физальская повариха, но ее убили после того, как в середине войны она попыталась отравить маму. И военнопленных я потом встречала. Да, в целом физальцы приятные, но близко-то я общалась только с Эвером.

Клио продолжает говорить о любви к Физалии, но я почти не слушаю – опять думаю не о том. Эвер не пошел с нами, я не решилась его позвать, но теперь чувствую скорее тоску, чем облегчение. Слова Клио о брате – довольно приятном короле лет двадцати пяти – что-то во мне разбудили. Она, получается, провела с ним все детство и выросла, не разлучаясь надолго. Ни на минуту не чувствовала себя покинутой. Так могла бы вырасти я, если бы не убила Эвера. Он здесь, ему лучше, мы завтракали вместе в саду, полном ландышей, но это слово все еще со мной.

Убила. Все, что было и могло бы быть между нами. И настоящего брата я тоже потеряла.

Под болтовню Клио мы проходим еще четыре зала, заглядываем в пару боковых комнат. В оружейной, где все стены в секирах, мечах и хлыстах, я подхожу к Финни, висящей точно против окна и залитой солнечным светом. Трогаю лезвие в знак приветствия. Оно загорается и звенит.

– Она изрубила трех солдат, прежде чем попала ко мне, – говорю я, и Клио изумленно приоткрывает рот. Я только сейчас понимаю, что он накрашен, это не сами губы такого красивого, напоминающего о вишне в меду оттенка. – В Гирии всего четыре выкованных Фестусом живых меча, и именно этот никому никак не шел в руки. Все надеялись, что пойдет к Лину…

– Он тоже пострадал тогда? – слегка испуганно спрашивает Клио. На Финни, которую я продолжаю поглаживать, она косится с опаской.

Я снимаю меч со стены. Отхожу на несколько шагов и начинаю плавно, скорее танцуя, сражаться с невидимым противником. Просто спектакль. Для новой подружки от старой подружки, что-то похожее мне предстоит устроить на церемониальном пиру. Противник подходит справа – и я отражаю удар. Я вижу его слева – и нападаю. Клинок рисует в воздухе серебристые арки и кольца, которые тут же тают, оседая на мои волосы. Финни на самом деле любит покрасоваться, вовсю старается.

– Только его гордость. – Остановившись, усмехаюсь. Клио хлопает в ладоши. – Я ведь даже до конца не поняла, что произошло, я просто увязалась с ним в тот день, и мне тоже решили что-нибудь заранее подобрать. Ему дали Финни – ну, у нее еще не было имени. А она повела себя… э-э, как все божественные мечи, которым не нравится хозяин: начала вырываться и накаляться. Папин целер заорал, чтобы Лин ее бросал, пока ему не отрубили голову, и он бросил, мне под ноги. А я просто забыла, что мне говорили, и подняла. И все сразу стало ясно.

– Ты, наверное, особенная! – выпаливает Клио, круглыми глазами смотря на серебристое лезвие. – Это же необычное оружие, у нас такого тоже мало. Да даже просто Святого мало…

Я опускаю руку. Финни меркнет.

– Нет, вполне возможно, дело было в нежелании Лина вообще обзаводиться в тот год постоянным мечом. Они выбрали неудачный момент, почти сразу после маминой смерти. Думали, это его… взбодрит. Забавно, да? Типично для старых твердолобых вояк.

– Ужасно, – тихо говорит Клио, и ее интонация снова сжимает что-то у меня внутри. Я даже решаю не злорадствовать, сообщая, что и потом Святое железо не пошло Лину в руки.

– Как все-таки вы познакомились? – Чувствую, что ответа не будет, но наудачу все равно спрашиваю. – Я уверена, Лин не ездил ни к игаптскому двору, ни к физальскому, и тебя, окажись ты у нас, я тоже бы запомнила…

Клио молча прижимает палец к губам. Снова секрет. Ну ладно. Отвернувшись, я вешаю Финни на место и мимолетно трогаю кончиками пальцев более крупный, но совершенно обычный меч с золоченой рукоятью. Лин носил его. Тому, что Финни стала моей, он вроде бы не завидовал. Или хорошо скрывал это, ведь позже – в тот самый год Шторма, – я все же услышала от него: «У моей сестры вот живой меч. И я рад, потому что больше подруг у нее нет. Можно сказать, что я ей его уступил». Тогда я очень хотела чем-нибудь огреть брата и обозвать, но Эвер… да, теперь я точно помню, Эвер