Но сейчас Эрнольв не думал о войне. Он смотрел вслед Фрейе, и душу терзала острая, сладкая и мучительная тоска по истинной любви – по Свангерде, чьи черты, сияющие небесным светом, он разглядел в лице богини.

Торбранд Погубитель Обетов, конунг Фьялленланда, стоял почти у самого края обрыва, а под ногами его плескалось море. Серое, холодное море, каким оно бывает зимой. Наконец-то Середина Зимы – тот день, о котором он так горячо, нетерпеливо, мучительно мечтал пять долгих месяцев. С вершины горы, разделявшей северный и средний рог Трехрогого Фьорда, виднелось все огромное войско, все сотни кораблей, все восемь без малого тысяч воинов, готовых идти на Квиттинг. Куда ни глянь – везде светлели пятна человеческих лиц под шлемами, толстыми шерстяными колпаками, меховыми шапками, везде пестрели круглые щиты с начищенными умбонами, в большинстве – красные. Неисчислимое человеческое море на берегах фьорда между кораблями и землянками не сводило глаз с Торбранда, стоящего возле жертвенника. Здесь конунги Фьялленланда испокон веков приносили жертвы перед началом походов. И сейчас, оглядывая собранную силу, Торбранд был счастлив – по одному его знаку все огромное войско двинется вперед. Конунг ощущал себя всемогущим, почти как сам Один.

На жертвеннике, сложенном из крупных серых валунов, лежала огромная туша быка, и черная кровь еще дымилась на снегу. Сегодня был самый короткий день в году, и следовало торопиться, чтобы успеть до темноты. Но Торбранд медлил, стараясь совладать со своим волнением, с той огромной, неудержимой силой, которую вливали в вождя глаза тысяч его воинов. Наконец он поднял молот, сделанный из кремня,– священный знак власти конунгов Фьялленланда – и освятил жертву знаком Мйольнира.

– Мы даем эту жертву вам, Светлые Асы, и тебе, Отец Побед!– глухо выговорил Торбранд, подняв глаза к серому небу. На высоком пригорке, видный абсолютно всем, он чувствовал себя как бы на перекрестном пути всех ветров. Тысячи фьяллей, готовых к боевому походу, смотрели на Торбранда, сила их ратного духа стекалась к нему, как сила клинка стекается к разящему острию, отражалась к небесам. Конунг хотел говорить громче и внушительнее, но волнение перехватило горло.– Благословите начало нашего похода, и каждый день я буду посвящать вам новые жертвы.

Он не нашел, что прибавить к сказанному. Да было и не нужно: и боги, и люди знали помыслы и стремления Торбранда. Пять месяцев он посвятил собиранию этого войска; и вот теперь, когда оно готово, сила каждого из этих людей, острота и гнев каждого меча, стремительность каждого корабля вошли в душу предводителя, и себя самого он ощутил огромным и необъятным, как целый мир. Вся земля фьяллей в эти мгновения говорила его устами. А когда один говорит за всех, много слов не требуется.

Хродмар сын Кари принял у конунга священный молот и подал большую серебряную чашу, полную бычьей крови. Торбранд принял чашу, обмакнул в нее метелку из можжевеловых веток и с широким размахом принялся кропить чернеющие внизу толпы воинов, корабли, оружие – все, до чего мог дотянуться. С громким торжествующим криком, потрясая поднятыми мечами и копьями, люди двигались мимо подножия взгорка, подставляя под капли жертвенной крови свое оружие, а ярлы и хельды за спиной Торбранда запели:

Кровью кропим мы

престолы богов,

жертвы готовим,

на дар ждем ответа!

Кольчуги рубя

и щиты рассекая,

валькирии будут

отважных хранить!

Сыновья Стуре-Одда Сельви и Слагви с двух сторон подожгли костер под тушей быка, серый густой дым со знакомым, тревожным и торжественным запахом горящего мяса потянулся к небу. Столб дыма был темен, плотен и стремительно мчался вверх. Это хороший знак, и голоса зазвучали громче, воодушевленнее:

Воронов двое

летят от престола

Властителя Ратей,

победу несут!

Волкам приготовим

кровавую пищу

и мертвых без счета

дадим Всеотцу!

В гуще дыма вдруг мелькнуло что-то живое; подняв глаза над полупустой чашей, Торбранд разглядел вьющихся над жертвенным костром птиц. Два крупных черных ворона кружили над жертвой, словно исполняли торжественный танец, и волна ликования, всепобедной веры в удачу охватила конунга. Хотелось закричать, броситься в холодные волны, но сила чувства была так велика, что не давала двинуться, и он стоял, как окаменев, не сводя глаз с двух посланников Отца Побед. Сам Один прислал своих воронов принять жертву – это несомненный знак грядущей победы.

– Смотрите, смотрите!– вразнобой кричали на берегу.– Вороны! Это они! Хугин и Мунин! Один прислал их! Он обещает нам победу!

И над всем пространством Трехрогого Фьорда гремела старинная боевая песнь, в которой тысячи голосов слились в могучий рев, подобный реву бури:

Славную в бой

соберем мы дружину!

Доблестно будут

воины биться!

Первый день праздника Середины Зимы подходил к концу, стемнело. Но в гриднице усадьбы Золотой Ручей было светло от пламени трех очагов и бесчисленных факелов; огонь отражался в начищенных умбонах щитов, бросал блики на серебряные украшения ножен, на гривны и обручья сотни гостей. Стены были увешаны разноцветными щитами, мечи в богатых ножнах украшали столбы почетных сидений. Позади женской скамьи висели тканые ковры.

– Не хуже, чем в палатах Асгарда!– кричал слегка пьяный и очень довольный Гуннвальд.– От золота светло, как днем!

За столами и прямо на полу возле очагов пировало столько народа, что Вигмар едва сумел пробраться к середине палаты, где уже стояла Рагна-Гейда, одетая в темно-коричневое платье, отделанное тремя полосами алого шелка, заколотое двумя золотыми застежками с цепью из старого кургана. Невесту окружали Эльдис и Вальтора; Вальтора была разгорячена и счастлива не меньше самой Рагны-Гейды, а Эльдис тонко улыбалась какой-то новой, скрытно-насмешливой улыбкой, несвойственной ей прежде.

Впереди стоял Гуннвальд, держа на широком деревянном блюде крупное золотое кольцо. Когда-то перстнем владел Гаммаль-Хьерт, когда-то сокровище достали из кургана братья Стролинги, когда-то оно предназначалось в приданое девушке, выдаваемой за Атли сына Логмунда. Но сейчас украшению предстояло сослужить службу, для которой ни один из прежних владельцев его не предназначил. Вигмар встал возле Гуннвальда и Рагны-Гейды, немного помедлил, собираясь с мыслями. Он так долго ждал этих мгновений, то терял веру в них, то вновь обретал ее; собственная свадьба казалась чем-то отдаленным и нездешним, как пиры Валхаллы. И вот она пришла, но шум вокруг, суета пира и раскрасневшиеся лица гостей мешали сосредоточиться.

Рагна-Гейда посмотрела на жениха, и тот сделал ей неприметный знак глазами: все будет хорошо. Теперь он наконец-то мог твердо обещать ей это. Мысли прояснились, и он положил руку на кольцо. Шум за столами поутих.

– Я клянусь этим священным золотым кольцом, что беру в жены Рагну-Гейду дочь Кольберна из рода Стролингов и буду хранить и оберегать ее, насколько хватит моей жизни,– негромко сказал Вигмар, не отводя руки и глядя в глаза Рагне-Гейде.– Я беру ее по ее согласию и согласию ее родичей, и дети наши будут полноправными наследниками всему, что я имею или приобрету в будущем,– говорил Вигмар, с трудом вспоминая необходимые слова. Все это казалось не имеющим значения, но так было нужно. Уважение к жене принадлежит к тем обычаям, которых не отменят никакие перемены.