Выедающий стыд выкрутил мне кишки, и я отвернулась, спрятав голову на груди незнакомки, не в силах видеть отражение своего позора у него в глазах.

– Шелена…

– Ваше высочество, вам лучше сейчас уйти.

Он характерным движением стиснул челюсти и, кивнув, вышел.

Без него комната сразу стала больше и просторней, я вдохнула свободней и, наконец, повернулась к своей спасительнице.

Миловидная, даже красивая женщина с тонким изящным лицом, большими синими глазами и вьющимися волосами, забранными в небрежный узел на затылке.

– Я вас знаю. Вы – Клер, знахарка. Живете в домике с розовой дверью в латинском квартале.

– Ты покупала у меня травы для аптечки. Я тоже помню тебя.

– Долго я была без сознания?

– Нет. На самом деле нет. Двое суток.

– Кто вас ко мне привел? Ястреб?

– Нет. Другой юноша. Марк.

Она терпеливо отвечала на мои вопросы, в ее облике не сквозило осуждение, только сочувствие. Но я не знала, как спросить то, что меня на самом деле волновало: как я здесь оказалась? Как Ворон оказался под замком? К кому я пошла за помощью? Или меня кто-то нашел? Я не помнила ничего с момента побега из комнат Габирэля, только смутные туманные образы и не ясно, что из них сон, что явь.

Я огляделась.

– Здесь нет зеркала. Что со мной? Я выгляжу безобразно?

Клер понимающе улыбнулась.

– Нет. Ты выглядишь хорошо. Сейчас.

Порывшись, она нашла в сумочке карманное зеркальце, протянула мне.

Я всмотрелась в свое отражение. Хорошо – это было слишком сильно сказано. Я была похожа на анатомическое пособие, обтянутое кожей. Скулы, лобные кости, линия челюсти – все выпирало. Но ведунья была права – ничего не поправимого. Синяки заживут, щеки покруглеют и порозовеют, царапины затянутся. Не останется никаких следов. По крайней мере тех, что видны глазу.

Я вернула ей зеркало, потрогала свой нос.

– Он был сломан, я помню. Вы очень хорошо его вправили мне, спасибо.

Она нахмурилась.

– Я не вправляла. Когда я занималась тобой, все уже было сделано. Я решила, что это принц – наверняка его подготовка предполагает знание таких вещей, но ты была в тяжелом состоянии, так что было не до разговоров.

– Вы же сказали, что вас позвал Марк.

Она присела на кровать, кивком пригласив меня присоединиться.

– Ужасно, наверное, понимать, что твои воспоминания тебе не подвластны. Но тебе пришлось многое пережить – я не удивлена, что твое сознание защищает тебя.

Я поняла, про что она и мучительно покраснела. Лучше бы я и правда все забыла!

– Нет, – с трудом возразила я. – Это я помню. Я знаю, что со мной произошло. Не помню только, как оказалась здесь, в своей бывшей комнате.

– Я думаю, Марк тебе сам расскажет. Позвать его? Или, может, его высочество?

Я не хотела, чтобы она их звала. Не хотела, чтобы она уходила и оставляла меня с ними наедине. Не хотела встречаться с ними глазами и выдавливать из себя объяснения и оправдания, или, гораздо хуже, видеть их сочувствие. Они были слишком громкими, слишком сильными, слишком большими и подавляющими. Они были мужчинами.

Что-то было в моем лице, потому что Клер задумчиво кивнула, как будто соглашаясь.

– Если ты хочешь поговорить с кем-то…

– Нет. – быстро ответила я. Ни за что.

– Мне пора идти, но я вернусь вечером. Я скажу, что тебя нельзя беспокоить?

– Да. – еле слышно прошептала я. – Спасибо.

После ее ухода я легла в постель и закрыла глаза. На меня падала огромная гора стыда и боли, грозясь растереть в пыль. Ты ничтожество. Ты грязная. Ты жалкая. Я мысленно стала удерживать это ощущение, отодвигая от себя и давление ушло куда-то глубоко, за глаза, там оно продолжило гудеть, но исподволь и его нельзя было ухватить.

И сразу стало слышно, как пусто внутри. Я лежала и лежала на кровати, и не чувствовала ничего. Ни страданий, ни желаний, ни сил, ни гнева. Все усилия уходили на то, чтобы затыкать брешь в дамбе, не давать вырваться потоку ядовитых мыслей и утянуть меня в омут.

Клер не подвела. Ко мне никто не заходил, хотя я видела, что дверная ручка несколько раз дергалась, как будто на нее нажимали, но не доводили до конца. Мне было все безразлично, и я просто смотрела в окно, ненадолго задремала, но во сне моя гора, ничем не сдерживаемая, стала накрывать меня каменной тяжестью, и я очнулась, дрожа. Вечером моя целительница вернулась, принеся с собой ужин и немного рассеяла липкий туман, окутывающий меня. Ее живые глаза были внимательны и проницательны и при взгляде на ее открытое лицо становилось легче.

Я попросила у нее опиум. Она нахмурила брови и, не ответив сразу, стала осматривать мое тело, нажимая то в одном месте, то в другом. Я ждала, когда она закончит и неизбежно спросит:

– Где у тебя болит?

– Везде. Нигде, если вы хотите знать, что болит так сильно, что мне нужен наркотик.

– Тогда зачем тебе наркотик?

Я промолчала, и она накрыла своей тонкой рукой мою ладонь.

– Дитя. Не со всем, что с нами происходит, мы можем справиться сами. Тебе нужна помощь. Двое парней за дверью с ума сходят от беспокойства. Поговори с ними.

– Я передумала. Мне не нужен опиум.

– Если тебе тяжело говорить с ними, потому что ты девушка, ты можешь…

Я не дала ей договорить. Резко вырвала свою руку, сухо оборвала:

– Вам лучше уйти.

И она ушла.

Наступила самая долгая ночь в моей жизни. Не было ничего, что могло мне помочь заставить минуты течь быстрее. Моя голова гудела, виски разламывались от боли, мысли давили и давили: слишком много было того, о чем я не могла думать, и не думая об одном, я неизбежно поворачивалась лицом к другому воспоминанию. Я проваливалась в забытье, неизбежно засыпала, измученная бдением, но это было еще хуже – неясные, неумолимые сны душили меня, сдавливая грудь и я открывала глаза, разжимала скрюченные судорогой страха пальцы и дальше смотрела в ночь до следующего кошмара.

Несколько раз мне хотелось позвать Кая или Марка, и я набирала воздух, но видение того, как кто-то из них заходит и заполняет собой комнату, садится возле меня на кровать или, того хуже, притрагивается, бросало меня на грань панического безумия, и я кусала себе ладонь, чтобы не закричать.

К утру я была совершенно разбита, и Клер, закусив нижнюю губу, сосредоточенно рассматривала мое потемневшее лицо.

– Ты же не думаешь, что я выдам тебе сильнодействующее средство, вызывающее привыкание, только потому, что на тебе действительно лица нет?

Я промолчала. На самом деле я именно так и думала.