Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Милая, это не выход, ты не можешь все время заглушать свои воспоминания.
Я закусила внутреннюю сторону щек, лишь бы не нагрубить ей. Она была врач, она говорила то, что должна была говорить. Я бы на ее месте говорила тоже самое. Но она не знала.
– Хорошо. Три дня. Я оставлю лекарство Марку. Потом тебе придется встать и жить дальше.
Три дня так три дня. Меня не заботило будущее.
Почти сразу после ее ухода в комнату зашел принц. Я внутренне сжалась, но не подала виду.
– Клер сказала, ты не можешь спать.
– Это не важно.
Ястреб сел на стул возле моей кровати – почти вплотную, коленями касаясь простыни – и я невольно отодвинулась. Он заметил и его лицо на секунду искривилось, как от головной боли, но только на секунду.
– Важно. Шелена, я только хотел сказать…
Что бы он не собирался сейчас произнести, все было неправильным, лишним и не вовремя. Я перебила его, не могла не перебить.
– Кай. Я тебя обманула. Спала с твоим лучшим другом. Предала твое доверие. Разбила твое сердце. То, что я сейчас в положении жертвы, не отменяет всего этого.
– Мы можем поговорить обо всем после.
– Не можем. Я виновата во всем сама. Я вела себя как те курицы, которых всегда сама же и презирала. Ты слишком добр и благороден, но… твое расположение добивает меня.
"И я боюсь тебя, потому что ты слишком похож на Ворона"
– Почему.
– Ты ведь не простил меня. Ты просто … – было отвратительно выплевывать это слово, но оно было единственно верным – жалеешь меня.
"А я до сих пор тебя люблю"
Если ему и было больно от услышанного, то он не подал виду. Поднявшись, он сухо кивнул, прощаясь.
– Я больше не побеспокою тебя. Желаю скорейшего выздоровления.
И он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а я вцепилась зубами в ребро ладони, чтобы не завыть от своей потери в голос.
Три дня под лекарством пролетели как сон – сном они, собственно, и были. Марк приходил, пытался расспрашивать меня, я что-то ему отвечала, лишь бы отвязаться, мечтая лишь поскорей окунуться в забытье без видений, иногда принималась плакать и он, не в силах ничего изменить, давал мне снадобье, и я отрубалась. Четвертое утро было жестоким и холодным, потому что я проснулась. Во рту было сухо, и я с трудом нашарила воду рядом с кроватью, выпила целую чашку, от этого стало стало хуже: жажда не прошла, почему-то стала сильно кружиться голова, затошнило.
Я снова легла, но была рассредоточена, насильно пытаясь вернуть состояние бессознательности. Марк принес завтрак, ласково уговаривая меня поесть. Я не отвечала ему и не шевелилась. Он ушел надолго, и я думала, что наконец-то достала всех и меня оставят в покое, но все-таки дверь открылась и вошла Клер. Ее лицо не было больше нежным, но строгим и серьезным.
– Тебе надо встать.
– Зачем?
– Затем, что ты не можешь лежать и прятаться тут вечно.
– Если вы дадите мне еще опий, то могу.
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, открыла.
– Это была моя ошибка, пожалеть тебя.
– Не корите себя, я у всех сейчас вызываю жалость. – мой голос был полон яда, и она дрогнула, голос ее смягчился.
– Дитя, я понимаю, ты сейчас потеряна, не видишь дороги и тебе кажется, что случившееся никогда не забудется и будет причинять боль, но поверь мне…
– Вы не понимаете.
– Что?
– Вы говорите, что понимаете. Вы не понимаете.
– Не отталкивай меня. Я хочу помочь.
Она говорила искренне, не знаю почему, ведь мы не были знакомы раньше. Но и она мне была симпатична и в другое время я бы с радостью подружилась бы с ней. Но сейчас она хотела от меня слишком многого. Она предлагала мне вспомнить то, что я никак не могла забыть. Было ясно, что она не даст мне снотворное, а если я буду настаивать, с нее станется посоветовать Марку упечь меня в психушку. Значит, мне следовало убедить ее, что я не самоубийца.
– Клер… Простите меня. Со мной все будет в порядке. Вы правы, я должна возвращаться к жизни. Я постараюсь, обещаю. Просто… просто это так тяжело.
Я всхлипнула и это подействовало.
– Ты справишься. Поверь мне, время лечит любые раны.
Внутри меня кто-то издевательски произнес, растягивая гласные: «Это хороших девочек время лечит. А ты, мышонок, никогда не избавишься от меня, мы же оба это понимаем, верно?»
У меня дернулся глаз, но к счастью, Клер не заметила.
Оставшись одна, я, с хладнокровием сумасшедшей стала просчитывать варианты.
Вариантов было три: первым и правильным было признать, что я не в себе, что я пережила насилие и что я зависима от наркотиков, что мне нужна помощь и тем самым встать на долгий, болезненный и трудный путь выздоровления.
Вторым было самоубийство и я, после некоторых раздумий, отложила его в качестве последнего прибежища. Смешно, но я не чувствовала права отобрать собственную жизнь – знала, что слишком много людей – мама, Марк, даже Ястреб – будут считать себя в ответе за это и чувствовать вину. А я и так им причинила много боли.
Клер надеялась, что, лишив меня снадобий, силой подтолкнет к верному решению. Но она кое-чего не учла – а именно моих знаний и умений. Ведь еще оставался последний – самый плохой выбор. Наверное, я даже понимала это. Но все равно, дождавшись ночи, как вор прокралась в нашу старую лабораторию и смешала себе проверенное средство от разбитой души.
Я валялась на полу и, задрав ноги на стену, пристально рассматривала свои пальцы. Да уж, педикюр бы не помешал.
– Хавьер?
– А? –лениво отозвался с дивана муж. Ему тоже было скучно.
– А ты уже думал, что будешь делать, когда снимут карантинные меры?
– Заберу детей.
– Ну это понятно. А потом?
– Потом пить.
Я фыркнула:
– Ты и так пьешь почти каждый день.
– Ну ты сравнила, глупая женщина, этот депрессивный творческий запой с безудержно-веселой пьянкой, которую мы закатим после.
– Мы?
– Ты моя жена. И в трезвости, и в радости.
– Мне кажется, мы немного не так говорили.
– Ну, не знаю, что там говорила ты, а я лично то, что и сказал. Ну а у тебя какие планы?
Я села нормально. Нет, не удобно. Скрестила ноги по-турецки. В конце концов встала, подошла к окну. Отодвинув штору, выглянула на улицу.
– Я скучаю по своему магазину.
–Ну да, точно. Я бы удивился, если бы ты сказала что-то другое. Ты же не женщина – ты продавец.