Когда стало ясно, что ксерографию ожидает коммерческий триумф, Карлсона переполнял восторг, он чувствовал себя отомщенным. Доррис спросила его потом, знал ли он, что его изобретение будет иметь грандиозный успех, и он сказал, что знал, хотя были моменты, когда он почти терял надежду, что кто-нибудь возьмется внедрить его в производство. Однако после первоначальной эйфории Карлсон почувствовал тревогу. Тяжелые жизненные испытания завершились почти что невообразимым успехом, а он не знал, что ему делать дальше. Он был еще слишком молод, чтобы уходить в отставку.

Доррис видела, как он хандрит, и беспокоилась, что его чувства к ней остыли. В конце концов, она настояла, чтобы он сказал ей, что случилось, – что он, она это знала, никогда бы не сделал без подсказки. Он сказал: «Я чувствую, что я уже больше ничего не сделаю». В молодости он мог переносить свое жалкое существование, мечтая о жизни, которую он будет вести, как только станет богатым изобретателем; теперь он стал богатым изобретателем, но у него больше не было вдохновения. Он сказал своему давнему ассистенту Богдоноффу: «Это случилось слишком поздно, борьба, гонки за успехом. Награда и признание пришли, ну и что, у меня нет времени, чтобы сделать все то, что я хотел».

Дело было вовсе не во времени. Ему было только пятьдесят лет. Но личные качества, которые способствовали его профессиональному успеху: его упорство, его стойкость, несмотря на повторяющиеся отказы, его эмоциональная уверенность в себе, его выдержка, его независимое мышление – теперь объединились, чтобы помешать ему использовать свалившееся на него богатство с обычным в таких случаях безрассудством. Он не принадлежал к типу людей, которые в эйфории бегут и покупают самолет, или яхту, или Ван Гога, он также не был таким человеком, который мог бы десятилетия провести в состоянии длительной депрессии, и было бы невероятно, если бы он теперь вдруг изменился. В 1958 году в письме своему кузену Рою он писал: «Я чувствую себя сейчас ничем не связанным и не знаю, как мне следует проводить свое время. В результате я трачу его неэффективно и непродуктивно. Но я не отношусь к тем людям, которые любят играть в гольф или ходить на рыбалку или даже на вечеринки. Казалось бы, с таким баснословным количеством денег я мог бы найти себе сотню занятий, и у меня были бы средства все их выполнить, но как раз сейчас я чувствую себя выдохшимся. Я надеюсь, что это только временный застой между периодами целенаправленной активности». Он скоро понял, с некоторой неохотой, что его следующей целенаправленной деятельностью будет, скорее всего, раздача состояния. В конце концов, он примирился со своим богатством, систематически освобождаясь от большей его части.

Филантропия Карлсона в течение последних десяти лет его жизни была глубоко личной и очень щедрой. Она была также абсолютно анонимной. Когда он давал деньги на строительство здания, он не позволял гравировать свое имя в камне над входом или объявлять его публично. Например, в середине 1960-х он дал Калифорнийскому технологическому институту деньги на строительство Центра по изучению химической физики, в которой он сам специализировался, но поставил условие, что здание должно быть названо в честь Альфреда Амоса Нойеса, профессора, который оказал на него наибольшее влияние. (Несколько зданий, на которых было все-таки указано имя Карлсона, были построены после его смерти.) Абсолютная анонимность была условием почти всех его даров. Он тихо выкупал закладные обедневших старых женщин. Он делал большие вклады в организации, которые поддерживали мир на земле. Он помогал многочисленным организациям, защищающим права человека, и он покупал многоквартирные дома в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Нью-Йорк-Сити для того, чтобы в них жили люди независимо от расовой принадлежности. Он давал миллионы в Объединенный фонд негритянских колледжей, и он делал прямые взносы в отдельные негритянские колледжи. Он (и его завещание) обеспечили большую часть финансирования в течение 60-70-х годов Центра Роберта Мейнарда Хатчинса по изучению демократических организаций. Он давал деньги школам, госпиталям, библиотекам и международным организациям по оказанию помощи. Список получателей его пожертвований был длинным, и он сам оценивал каждую просьбу.

В 1960 году, когда успех машины 914 становился основной темой деловых новостей, Карлсон получил письмо от Отто Корнеи, своего первого помощника в лаборатории в Астории, который помог ему получить первый ксерографический отпечаток в 1938 году. Они с перерывами, но тепло поддерживали связь друг с другом в течение многих лет. В 1956 году Карлсон пригласил Корнеи и его жену на обед во время посещения Кливленда, а потом удивил и обрадовал Корнеи, когда подарил ему сто акций Haloid (дар, который, если бы Корнеи сохранил его, стоил бы более 22 тысяч долларов на день получения его письма в 1960 году и свыше 1 млн долларов к 1972 году). На этом обеде Корнеи сказал Карлсону, что собирается оставить свою работу в компании Brush Manufacturing, где он работал с 1939 года. Карлсон предложил ему свою помощь в устройстве на работу в компанию Haloid, если он хочет, и Корнеи упомянул имя Карлсона в списке рекомендателей, когда он поступал на работу в компанию IBM. «Вам, конечно, будет интересно, что люди в IBM были очень рады узнать о моих давних и близких связях с ксерографией, – писал Корнеи в 1956 году. – Заверяю вас, что я постараюсь содействовать дальнейшему развитию и использованию этой технологии для нужд моего работодателя».

Тон письма Корнеи в 1960 году резко изменился. В нем он обвинял Карлсона, как он это назвал, в «фантастической несправедливости» и, следовательно, лишении его обманным путем состояния: «В настоящее время я не могу не испытывать горькое чувство по поводу той роли, которую я сыграл в развитии ксерографии. Я чувствую себя человеком, который вспахал поле и засеял его, а получил лишь крохи от выращенного урожая. Так как урожай оказался на удивление обильным, я упрекаю себя еще больше, что лишил мою жену, сына и себя самого тех средств, от которых я отказался с такой готовностью, просто, из любезности».

Карлсон был потрясен. Ничто в отношениях между ними не менялось с 1956 года – или в данном случае с 1939 года, – исключая лишь то, что, к удивлению Корнеи, ксерография стала коммерческим «хитом». Корнеи, по своей воле, отказался работать у Карлсона по прошествии шести месяцев, потому что считал, что изобретение не имеет будущего, и когда они расторгали трудовое соглашение, каждый был уверен, что выигрывает от этого: Корнеи хотел разрабатывать свое изобретение в области электронного сканирования, а Карлсон надеялся продать идею электрофотографии какому-нибудь крупному производителю и хотел, чтобы его претензии на нее были свободны от каких-либо помех (см. главу 4). То, что Корнеи так и не занялся разработкой своей идеи или не пытался получить на нее патент, не было виной Карлсона. (Компания RCA и другие впоследствии добились коммерческого успеха, развивая похожую идею.) Эмоциональные переживания Корнеи понятны, конечно; двадцать лет назад он отказался от того дела, которое впоследствии принесло баснословную прибыль. Но Карлсон никогда не предавал и не обманывал его.

Карлсон ответил, что его удивило письмо Корнеи: «Почему вы ни разу в течение двадцати одного года с момента увольнения не поднимали этот вопрос?» Потом спокойно и исчерпывающе объяснил, почему он считает, что и так уже был более чем щедрым, – это объяснение включало очень понятное математическое сравнение вклада Корнеи в ксерографию (за шесть месяцев работы по совместительству) и собственного участия (тринадцать лет, две трети запатентованных изобретений и вложение 20 тысяч долларов собственных средств) и оценил долю каждого в денежном эквиваленте. Длинный ответ Корнеи, пришедший через несколько недель, был уже не таким эмоционально нагруженным, но все равно был полон обиды. Он писал: «Я думал, что не так трудно понять, почему я огорчен и расстроен: потому что я вел себя как друг, а вы – как бизнесмен». Карлсон, которому адвокат сказал, что он ничем не обязан Корнеи, ответил двумя краткими предложениями: «Я получил ваше письмо от 25 июля. Что вы от меня хотите?» Корнеи попросил шестьсот дополнительных акций компании Haloid Xerox. Карлсон послал ему пятьсот (вместе с подробным объяснением, почему шестьсот акций превысили бы выплаты, обусловленные соглашением, от которого Корнеи отказался в 1939 году).