– Никак нет, герр лейтенант!

Разговор шел в школьной учительской, оприходованной офицерами под штабное помещение. Тислер поднялся со стула, подошел к карте на стене, ненароком коснулся превращенного в вешалку скелета. Лейтенант думал.

Ефрейтор Киршбаум скосил глаза на плакат, демонстрирующий принципы эволюции. Марширующая на четвереньках обезьяна, питекантроп, еще пара заросших шерстью, негроподобных древних людей, коренастый неандерталец с дубиной на плече и человек в набедренной повязке и с копьем в руке – забавная картинка.

Помнится, в детстве особо много удовольствия доставлял пририсованный чуть ниже человека американский банкир в велосипедных очках на здоровенном носу с горбинкой, с чувственными пухлыми губами, длинными вьющимися волосами, с портфелем в руке и поводками, на которых идут негр и китаец. Учительница объясняла, что внизу пририсованы боковые ветви нашего вида, дескать, существует не только эволюция, прогресс, развитие, но и деградация с регрессом и возвратом от человека к обезьяне.

Сегодня Рудольф воочию наблюдал, как этот самый регресс и происходит. Буквально на примере своего отделения. Еще неделю назад это были прекрасные люди, настоящие солдаты, верные товарищи, отзывчивые, неплохие в целом парни, и вот совсем незаметно они скатились до недочеловеков. Вон, как тот негр на плакате, который с костью в носу и массивными надбровными дугами. Тоже, наверное, не прочь изнасиловать захваченную в набеге на чужое селение девку, а затем забить ее, разделать и зажарить на вертеле. Да, в газете писали о местных обычаях и национальном колорите в освободившихся от английского колониального гнета африканских колониях.

– Так что будем делать? – лейтенант Тислер повернулся к штрафникам.

– Это наши стрелки? – распахнулась дверь, и на пороге возник гауптман Шеренберг.

Рудольф вздрогнул от неожиданности, он стоял спиной к двери и не видел, как она открылась. Взводный неопределенно хмыкнул, подхватил со стола несчастный акт и, обойдя солдат, протянул бумагу Шеренбергу.

– Бывает! – хохотнул гауптман. – В один день дважды в штаны нагадить. Сдаешь, Тохольте. Я уже собирался тебе фельдфебеля дать, а ты… – ротный скривился и осуждающе покачал головой.

– Бандитское логово накрыли, рация, оружие… – Хорст Тохольте избрал единственно верную тактику: стоять на своем до последнего, как настоящий бронеголовый унтер-офицер.

– Баб перетрахали, а потом спохватились, добили и фольварк подожгли, – продолжил Шеренберг. – О том, что некого под суд отдавать, что столовавшихся на хуторе бандитов уже не найти, благополучно позабыли. Мне надо обер-лейтенанта Оста поймать, мне надо русского адмирала найти, а вы благополучно все упустили.

Ротный сразу раскусил простецкую солдатскую хитрость. Однако осуждения в его взгляде не было. Хорст Шеренберг человек тертый и битый жизнью, немало видел, немало пережил. Бурная оппозиционная юность давала о себе знать. Больше всего его волновала не расправа его людей над второсортными обитателями местного зоопарка, именуемого генерал-губернаторством, а как все это будет выглядеть и как выполнить боевую задачу.

В последние годы в рейхе проявились очень интересные политические моменты, идет либерализация, или как там это называется, дышать стало свободнее. Меньше преследуют за инакомыслие. С одной стороны, это хорошо, а с другой – не всем положена эта свобода, не все должны иметь право жаловаться на солдат вермахта и – что еще хуже – добиваться чего-то через суд.

– Сначала с диверсантами освинячились, не могли целым отделением скрутить, привезли трупы с рацией да еще товарища не уберегли. Затем еще одну рацию нашли и опять устроили перестрелку, – продолжал ротный. – Тохольте, ты не мог работать аккуратнее? Что мне теперь с этими рациями делать? Их же не допросишь. Как мне объяснять, что кадровые военные, отслужившие не один год бойцы, превратились в тупых баранов и не смогли взять хоть одного свидетеля?

– Не получилось, герр гауптман, – заявил Киршбаум, – на хуторе по нам стреляли. Пришлось сначала выложить по магазину по окнам, а затем действовать, как вы нас учили. Зачистка по всем правилам. А там уж, когда все закончилось… – ефрейтор пожал плечами.

– Надо патроны проверить, – пробурчал ротный, повернувшись к лейтенанту Тислеру. – Спорю, они забыли расстрелять боекомплект.

– Не спорю. Вы выиграете, – согласился взводный.

– Решаем так. По возвращении к месту постоянной дислокации всему отделению по пять суток гауптвахты, – заявил гауптман. – Завтра до обеда положите мне на стол подробный отчет об обоих инцидентах. Усекли?

– Так точно, герр гауптман! – гаркнули оба солдата.

– Может? – лейтенант приподнял бровь и сделал легкий жест рукой.

– Хорошо. По трое суток, – смилостивился Шеренберг.

– Премного благодарны!

– Кругом! Шагом марш!

Выскочив на улицу, солдаты поспешили на задний двор, превратившийся с недавних пор в автопарк. Рудольф первым добежал до «ганомага» и прыгнул в кузов. Слова ротного о расходе боеприпасов не выходили у него из головы. Офицеры чего доброго могут пойти на такой шаг.

– Стой! – Хорст положил руку на плечо друга. – Мы сейчас делаем то, что от нас ожидают. Ты хочешь выкинуть одну пулеметную ленту?

– Хорошая идея, сильно запоздавшая, – согласился ефрейтор.

Киршбаум прошелся по боевому отделению машины, перевесил на поручень забытый на сиденье подсумок. Запихнул под сиденье вывалившийся в проход мешок с колбасой. Покидая обреченный хутор, ребята прошлись по кладовым, прихватили с собой колбас и сыров, решили, что не стоит добру пропадать. Пусть лучше на дело пойдет, на поправку солдатских организмов.

Грустно все это. С ребятами поссорился. Рудольф заранее знал, что слушаться люди его будут, вопроса нет, а вот доверительные отношения нарушены. Человек такое животное, не любит тех, кто помешал ему вернуться в лужу и захрюкать.

– Руди, я вот думаю, а не зря ли мы отказались от девочек? – саркастически ухмыльнулся Тохольте. – Все равно никто нам не поверил.

– Пойти рассказать все гауптману?

– Засмеют ведь.

– И ребят подставим окончательно, – согласился Рудольф.

За бортом машины послышался шорох. Выглянувший через борт Рудольф узрел Форста и Вахтеля. Парни сразу же вытянулись по стойке «смирно». Пришлось выбираться из машины и готовиться выслушивать заявление. Рудольф был уверен, что люди пришли жаловаться и обвинять во всем унтера и ефрейтора. По дороге домой Киршбаум слышал, что кто-то бурчал, дескать, зря Тохольте бумаги пишет, проще сказать, что все так и было, и морду кирпичом.

– Герр унтер-фельдфебель, разрешите обратиться к герру ефрейтору Киршбауму, – отчеканил Отто Форст.

– Обращайся, старший солдат, – хмыкнул Хорст, на его лице появилась странноватая усмешка, как будто он что-то понял, но решил пока не говорить.