– О’кей, – кивает Оливер. – Это объясняет твой приезд.

– Чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что не хочу участвовать в шоу. Даже когда я ехал в Сан-Диего, я это понимал. Я не хотел, чтобы тех людей, которых это касается, воспринимали легкомысленно. Не хотел становиться посмешищем. Но когда я приехал в Сан-Диего и один из наших двигателей сломался… это было только начало, потом все повалилось одно за другим… так что выбор стоял или так, или потерять все. Другого способа выпутаться из этой передряги просто нет.

– Но ты мне ничего не сказал. И Анселю тоже не сказал.

Я качаю головой:

– Не сказал.

– Зато сказал Харлоу.

Я глубоко вздыхаю и смотрю вдаль. Чайка делает круг над водой, а потом пикирует вниз, ныряя клювом в океан.

– Да, – произношу я наконец.

– Наверное, я имею право злиться, что ты сказал ей, а не мне? Ты был с ней в отношениях. Сколько? Двенадцать часов? – говорит Оливер. – А мы с тобой дружим больше шести лет.

– Ты прав. Но вы с Анселем – вы постоянная часть моей жизни. А Харлоу была временной. – Оливер поднимает бровь, и я быстро добавляю: – Сначала.

– И поэтому тебе проще было поговорить с ней? С кем-то, кто едва знает тебя, поговорить было проще, чем с тем, кто знает тебя большую часть твоей взрослой жизни?

– А ты считаешь, в этом нет смысла? Я не хотел, чтобы вы знали, что происходит, пока я сам не пойму, что происходит! Я не хотел, чтобы вы изменили свое отношение ко мне.

– Ты просто упрямый, гордый идиот, Финн Робертс.

Я надеваю кепку на голову:

– Где-то я уже это слышал.

– Значит, насколько я понимаю, ты уехал, потому что выяснилось, что Харлоу сделала примерно то же самое. – Я свожу брови на переносице, не понимая. – Ну она не хотела рассказывать тебе о маме, а ты не хотел рассказывать нам о проблемах с лодками. Вы оба хотели, чтобы это было как бы отдельно.

– Нет. – Я качаю головой. До меня постепенно доходит. Он думает, что я сбежал из города потому, что Харлоу не рассказала мне о матери. Господи, неужели я действительно выгляжу настолько бездушным?

– Я уехал из города не потому, что Харлоу не рассказала мне о матери, Оливер. Ради всего святого, это было больно – из-за моей мамы. И потому, что я рассказал Харлоу все о своих проблемах, а накануне ночью мы вообще-то признались друг другу в вечной любви. Но если бы это была единственная причина, я бы не стал рубить сплеча.

– Ладно, тогда очевидно, что произошло еще что-то, а Харлоу просто такая же молчунья, как и ты.

Я тру глаза рукой.

– Я уехал из города потому, что мне надо было вернуться сюда. И еще. – Я замолкаю, глядя на него. – Я уехал потому, что был взбешен. Потому что Харлоу пыталась найти способ спасти мой бизнес и даже не посоветовалась со мной.

Оливер откидывается назад и трясет головой, давая понять, что ничего не понимает:

– Что?

Я рассказываю ему, как Харлоу договорилась с Сальваторе Марином, не предупредив меня. Как она обсуждала детали моей жизни, которая не имеет к ней отношения. Как она предложила мои лодки на несколько месяцев, даже не убедившись, что я это одобряю.

– Значит, она не сказала тебе, потому что не была уверена, что это сработает, верно? – спрашивает Оливер, и тон у него очень вежливый и любознательный, как будто он и правда просто хочет узнать, но я чувствую, что за этим тоном прячется нечто совсем другое. – Она не хотела делиться с тобой этим до того, как это стало реально и возможно?

– Да, – произношу я осторожно. – Наверное, так она бы и сказала.

– То есть точно так же, как ты не хотел рассказывать нам о том, что происходит, и об этом телешоу, пока это не стало реальной возможностью?

Я понимаю, куда он клонит, но что-то все-таки не сходится.

– Оливер, все очень запуталось. Да, мне надо было рассказать тебе обо всем, потому что ты мой друг. Но Харлоу… Она обязана была рассказать мне обо всем, потому что это касается моей долбаной жизни, так что это совсем не то же самое.

Он смотрит на воду и, кажется, обдумывает сказанное мной в долгом молчании.

– Да, это я понимаю.

Мне нечего больше сказать.

– Пойдем возьмем чертово пиво. И я обрисую тебе все детали относительно шоу.

Он кивает, встает и идет за мной по причалу к моему грузовику.

– Ты счастлив здесь без нее? – спрашивает он. – Как тебе возвращаться в пустой дом каждый день после работы?

Невесело усмехаясь, я говорю:

– Не особо.

– Ты, наверное, считаешь ее просто сволочью, раз она пыталась разрушить твой бизнес. Вот дрянь.

– Господи, Оллс, не пыталась она ничего разрушить! – инстинктивно бросаюсь я на ее защиту. – Она, наоборот, пыталась найти способ для нас.

Я останавливаюсь, поворачиваюсь и встречаю широкую самодовольную ухмылку Оливера. И говорю со стоном:

– Иди ты к черту, Осси![5]

Харлоу

Я ПРОСЫПАЮСЬ ВО ВТОРНИК и тут же понимаю, что у меня начались месячные, от чего, конечно, испытываю огромное облегчение… И, конечно, снова впадаю в бешенство, вспомнив, что Финн просто прыгнул в свой грузовик и уехал на север, оставив всю эту неразбериху.

Больше всего я ценила в Финне умение воспринимать все в жизни через призму того, как это влияет на его работу, друзей и семью. Только вот, видимо, это не распространяется на девушку, на которой он был женат двенадцать часов, которую любил один день и которую потенциально обрюхатил.

Но оглядываясь назад, я понимаю, почему именно это я так в нем ценила, потому что я и сама выросла на этом. Всегда заботиться обо всем самой. Не оставлять недоделанные дела. Убирать свой беспорядок. А еще, как говорил мой папа несчетное количество раз: «Беспокоиться – не значит подготовиться».

Поэтому на рассвете я еду в дом родителей, чтобы все проверить, подключиться или, как сказал бы папа, свести всех с ума своей заботой.

Папа уже встал, он ест хлопья и смотрит в окно, замерев в своей типичной позе зомби до утреннего кофе, поэтому я взлетаю наверх и забираюсь в постель к маме. Я не хочу погрязнуть в своей внутренней драме настолько, чтобы забыть о том, через что ей приходится сейчас проходить, и о том, что она по-прежнему мама, которой каждый день нужны мои объятия.

Она еще пока не потеряла волосы, но я их уже оплакиваю. Я унаследовала свою оливковую кожу от отца, но вот каштановые волосы у меня мамины, а ее рука лежит на подушке, такая же длинная и полная, как и в моем детстве. Волосы стали маминым отличительным знаком на пике ее карьеры. Однажды она даже рекламировала шампунь, после чего мы с Беллами бесконечно изводили ее шуточками про блеск и густоту волос.